Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Хозяин пошел отпирать ворота.

И сразу двор и сенцы наполнились гомоном чужой речи, бранью, топотом. С холодом в избу ввалились два рослых жандарма с эсэсовскими знаками на груди. Обшарили вокруг карманными фонарями. Втолкались в избу еще солдаты, сразу облепили неостывшую печку: «Кальт… бр-р… кальт!»

Из-за спины жандармов протиснулся волостной:

— Господ немцев на постой привел. С оравой своей, Симан, в хлеву поживешь.

— Шнеллер, шнеллер! Айн, цвай, драй! — орали эсэсовцы.

Хозяин сгреб сброшенные на пол подушки, одеяло, сенник и снес в хлев. Там в темноте его ждали соседи. Мужчины молча закурили.

Убили Павла… Не придет, не поговорит, не обнадежит. Умел он так посмотреть, такое слово сказать, словно в самую душу глянуть. Скажет: «Это надо сделать» — сделаешь.

— Что ж тебе еще в штабе сказали? — тихо спросил Василий Васильевич.

— Назначили время. Спросили, однако: пойдет ли теперь на такое окроевская группа? — Федор Герасимович замолчал. В темноте меркли и разгорались огоньки цигарок.

Опять заговорил Василий Васильевич:

— Что ж ты ответил?

Зайцев сделал подряд несколько затяжек, потушил пальцами окурок:

— Не знаю, мужики, как нам от своего слова отступаться…

У них не было времени придумать какие-то иные способы выполнить то, что задумал их вожак и что обещали они совершить партизанам.

Трое окроевцев, спрятав под полами тулупов фонари, пробрались на вспольку, граничившую с Кривицами.

В полночь, когда повернулась Большая Медведица, в вышине тихо загудела басовая струна.

Василий Васильевич, Симан Яковлев, Герасимыч подняли над головами зажженные фонари. Гудение усилилось, потом стало затихать — тише, тише… Окроевцы печально переглянулись: пролетел. Не заметил.

И вдруг сельская тишина раскололась. Столб пламени поднялся и рухнул. И еще один боевой заход бомбардировщика, и еще одна точная, прицельная бомба…

Вскинули белые руки прожекторы, зашарили по облакам. В разных местах ударили зенитные пушки.

Трое окроевцев не сдвинулись. Вот они, начали!

Так ждали этого часа!

По-весеннему шумел ветер. Нес живые, непокоренные человеческие голоса — с Шелони и Волхова, Мсты и Ловати, с Полы и Северки.

Как конец любой книги не конец описанной в ней жизни, так и рассказанная история имеет свое продолжение.

О том, что произошло после той весенней ночи, на какую вершину человеческого духа бестрепетно поднялись тогда жители маленькой русской деревушки, пусть расскажут эти непридуманные строки письма очевидца:

«Наутро немецкий генерал со своими солдатами и переводчиками приехал в деревню Окроево. Выстроили мужчин в две шеренги. Против установили пулеметы. Переводчик говорит: кто сегодня ночью давал сигналы советским самолетам? Если не признаетесь, все будете расстреляны. Но никто ничего не сказал. Тогда генерал приказал трех человек расстрелять.

Расстреляли Осипова Савелия Осиповича, Зайцева Федора Герасимовича, Баринова Ивана.

После этого переводчик сказал — идти по одному человеку с двух сторон. Немецкие солдаты камышовыми палками били всех мужчин.

На следующую ночь немцы окружили деревню Окроево. Яковлеву Симану во двор бросили гранаты. Загорелся весь дом. Самого Яковлева Симана, Дмитриева Василия Васильевича, Гаврилова Ивана Гавриловича, Федорова Василия, Васильева Ивана Васильевича с их семьями забрали и трое суток держали голодными. Этим мужчинам было предъявлено: сознайтесь, кто давал сигналы советским самолетам и кто из вас держит связь с советскими партизанами, и укажите местонахождение партизан. Но они ответили: мы своей Родиной не торгуем.

Их вывели на середину деревни и по одному человеку расстреливали из автоматов. Перед расстрелом Василий Васильевич крикнул: «Да здравствует Родина! Нас расстреляете, но победа будет за нами».

Честные люди деревни Окроева очень тяжело переживали гибель этих товарищей, как своих хорошо известных деревенских героев».

В 1944 году войска фронта освободили исстрадавшуюся новгородскую землю, места, описанные в повести. Трактористам пришлось изрядно потрудиться, чтобы расчистить поля от железного лома — фашистских машин, искореженных самоходок, колючей проволоки.

Вернувшись из рабства на родное пепелище, крестьянки за неимением другой посуды варили картошку в немецких касках. Не думал кичливый завоеватель, на что сгодится его стальной рогатый шлем, надменно пронесенный по многим странам Европы.

Не думали удачливые стяжатели Пауль Трайхель, Эрвин Сединг и прочие, что придется в конце концов сесть за решетку тюрьмы для военных преступников. Неизвестно, была ли, волотовская операция последней для обер-лейтенанта Шпицке. Или ему удалось спастись и теперь этот многое обещавший убийца, кровавый карьерист вновь размахивает оружием на диких торжищах реваншистов?..

Правдива ли описанная здесь история?

От одной ленинградской учительницы узнал я, как тринадцатилетний Миша, преодолевая детский страх перед сельским кладбищем, полз ночью с кошелкой еды для партизан.

В партизанском архиве нашел я кусок оберточной бумаги, на которой рукой Павла Васькина написан список членов подпольной организации. В ряду других была фамилия: «Васильев Михаил Александрович, пионер». Знавшие его потом сказали мне: «Он был меньше всех, а сделал всех больше».

Я смотрел на папку с письмами, отчетами, донесениями Волотовской подпольной партийно-комсомольской организации и испытывал чувства, подобные тем, какие испытываешь, стоя у братской могилы перед скромным деревянным обелиском с красной звездочкой на вершине. Какие жизни прожили эти люди! Какой подвиг совершили они — простые и вместе с тем великие, обыкновенные и разные!

В сравнительно небольшой книге не было возможности рассказать обо всех подпольщиках района — людях большого человеческого благородства и самоотвержения. Такими были Мария Михайловна Матвеева, Надежда Ивановна Кознина, Анна Кузьминична Занина, Михаил Тимофеевич Тихов, Михаил Алексеевич Алексеев, Матвей Васильевич Земченков.

Отступая, гитлеровцы сожгли дотла село Должино. Но никто не властен уничтожить правду. С годами она превращается в легенду. Легенды избирают мужественных, бескорыстных, отважных. И тогда правда живет вечно.

Внимание!