Николай Лохматов - Булатов курган

— Где же Федора потеряли? — спросил Кондрат.

— Не пошел. Грыжа, говорит, схватила.

— Лежит?

— Как бы не так! Бочку мастерит. Звали, звали — ни в какую.

— Хотя бы сообща пробрали, может, помогло бы…

— Да что толку! Тут и мы, и Петька Ладиков с Архипычем старались втолковать. Уперся — ни с места…

Кондрат не раз думал, как ему привлечь к делу Федора Цыплакова. Мастер — цены нет, а вот, поди ты, не заставишь.

— Ну-ка, бабоньки, посторонись! — попросили плотники. И, поплевав на руки, застучали топорами.

— Вы уж постарайтесь, чтобы изба стала не хуже новой, — пошутила Варвара, подбирая в охапку щепу. — Коли молодить, так по-настоящему, чтобы еще лет сорок простояла. Да не забудьте перебрать и другую половину.

— Зачем тебе две избы-то?

— Не хочу жить бобылкой. Замуж собираюсь.

— Кто же твой суженый-ряженый?

— А хоть кто! Вот посватает Федор, назло всем за него выйду. Благо, у него с Маврой нелады.

Плотники дружно засмеялись.

Набрав щепок, Варвара пошла во двор.

Из-за угла соседней избы вывернулась Палашка. Дождавшись, пока Варвара скрылась в калитке, она бухнула:

— Ей до чужого не привыкать. Она на это дело жадная! Намедни обратила и моего мужика. До зари продержала. Насилу домой увела.

Кондрат в сердцах всадил в бревно топор, направился к дому. Лицо его потемнело, плечи опустились. Ему припомнился разговор с Лаврухой у реки, когда тот хвастался связью с Варварой, его бесконечное приставание к ней.

— Плохая, стало быть, ты жена, коли мужик к другой бабе бегает, — хихикнул кто-то из плотников.

— Да вас, кобелей, удержишь разве?! — не унималась Палашка. — Все что-то ищете…

Варвара хотела было вернуться и взглянуть ей в глаза, крикнуть, что она лжет, да не могла. Она, не выпуская из рук щепы, ткнулась головой в жерди, отделяющие коровий закуток. Она ни о чем не думала. В голове сверлило: бежать, чтобы никто не нашел ее, чтобы не слышать людских толков…

Варвара не помнила, как оказалась в саду. У яблони, схватившись одной рукой за грудь, остановилась. Облокотись о жерди, по другую сторону изгороди стоял Кондрат. Вопросительным взглядом он уставился на нее.

— Неужели это правда, Варя? — тихо, почти шепотом проговорил он. — А я-то верил тебе.

В груди у Варвары словно что вспыхнуло. Она резко опустила руку и дерзко взглянула ему в глаза.

— Пойди спроси у Палашки. Она лучше знает. — Она повернула к реке. Платок на ее голове сбился.

У яра, откуда начинался спуск к воде, Варвара оглянулась. Она еще раз хотела увидеть Кондрата, может, даже зло посмеяться над его доверчивостью, но у изгороди уже никого не было.

— Поверил все же… — Варвара беспомощно опустилась на землю, плечи ее затряслись.

После обеда по поручению Горбылева Наде пришлось побывать в соседней бригаде.

Домой она возвращалась лесом. Тропинка петляла между деревьями. Под их шатрами дрожали, подпрыгивали солнечные зайчики.

Было жарко и душно.

Над головой в куще ветвей перекликались птицы. В множестве звуков Надя уловила воркованье старой горлицы. Песенка ее показалась грустной, трогательной. Голубка будто изнывала от зноя. И вдруг в тихую однотонную мелодию вплелись развеселые, звучные напевки иволги: «фау-лиу, фау-лиу…» Они как бы влили новую струю в обычную, дремотную жизнь чащ.

На душе у Нади стало легко и весело. Она сорвала попавшийся на пути ландыш, заулыбалась. Цветок ей показался необыкновенным. Из лайковой, нежно-зеленой обертки листьев, окрапленных душистой влагой, слезинками свисали бело-яркие кувшинки.

«Ландыш клонит жемчуг крупных белых слез», — пришли в голову чьи-то строки. Но чьи? Никак не могла припомнить.

Незаметно она пересекла чащу леса, вышла на небольшую, густо заросшую травой поляну.

Посредине поляны, около огромной мохнатой ели, горделиво возвышалась березка. Рядом с темной хвоей березка особо выделялась своим ярко-зеленым нарядом. Подставляя солнцу длинные, гибкие ветви, она, казалось, спрашивала: «Ну как я, хороша?» Надя погладила холодный гладкий ствол.

— Здравствуй, ровесница!..

Березка точно услышала, зашелестела листвой, коснулась ее головы и плеч.

«Неужели и я так выросла? — подумала Надя. — Кажется, совсем недавно она походила на былинку».

Вспомнились прогулки с отцом по лесу. На этой полянке Надя спутала пчел с шершнями. Отец весело смеялся и, подхватив ее на руки, унес в лес. Прижимаясь к нему, девочка закрывала глаза и затихала. Хорошее было время! Тогда же здесь она увидела и эту березку. Гибкое деревце, словно к матери, тянуло свои тонкие ветки.

— Запомни, дочка, это твоя ровесница, — сказал отец. — Посадил ее вот такой, с мизинец, когда ты только что родилась. Их две было… Они росли в чаще и могли бы погибнуть.

— А где же еще одна? — спросила Надя.

— Смотри, белка, — не ответив на вопрос, вдруг проговорил отец и указал пальцем на ель.

Забыв о березках, девочка стала следить за шустрым зверьком, который с легкостью пушинки перескакивал с ветки на ветку.

Только потом Надя узнала, что та, другая березка была посажена на могиле матери. «Почему тогда мне об этом не сказал отец?»

— Сестричка моя милая! — вздохнула она и, поцеловав березку, направилась в чащу леса. В душу закралась какая-то непонятная тревога. «Всегда так, как приду сюда, начну вспоминать».

Дорогу пересекал овраг. Здесь у края его были обнаружены пчелы. Вот пень от той липы, которую подпилил отец, чтобы взять рой.

Надя толкнула пень ногой. С боков посыпалась гниль. «Стало быть, прошло немало времени». Она невольно вспомнила отца — того, вчерашнего — напористого, сильного, молодого, и сегодняшнего — угрюмого, поседевшего. «Что с ним? Какой червь забрался в душу и точит? — Ей до боли в груди стало жаль отца. — Может, в чем-нибудь и я виновата?»

По крутому склону Надя спустилась в овраг. Топкое днище его заросло осокой. На середине между белесых с прозеленью стеблей пробивался ручеек. Вода в нем была прозрачная, чистая. Надя зачерпнула воду пригоршней, поднесла к горячим губам, потянула. Зубы заломило от холода.

— Ключевая, самая ядреная! — прошептала Надя и выплеснула из пригоршни воду в ручей. Падая, вода блеснула на солнце, зазвенела, как серебро.

Подминая ногами гибкие листья осоки, Надя пересекла овраг и только начала подниматься по склону, как ее слух уловил чьи-то тяжелые шаги. Хрустнул валежник, затрещал кустарник. «Кому здесь быть? — забеспокоилась Надя. — Не зверь ли какой?» И тут увидела Петра в выпущенной рубахе, с топором в руках. Из-под кепки выбивался рыжий клок волос. Парень озирался по сторонам, что-то выслеживал.

— Ты что, вчерашний день потерял? — крикнула Надя.