Николай Лохматов - Булатов курган

— Насчет врачей… Щептев на людей больше через ветровое стекло смотрел. Бывало, подкатит к конторе и приказывает: «Сигналь!..» Выйдет председатель, он и давай его костить: то не так, это не так. А спроси его: был ли там? С чужих слов брал. Как-то после паводка приехали в «Волну». На этот раз вылез наш секретарь из машины, в контору пошел. А я, вижу такое дело, на ферму подался. Помещение, вам скажу, допотопное, вот-вот рухнет. В щели сквозит, зимой забивается снегом, а осенью дожди захлестывают. Коровы согнулись, дрожат, а в кормушках пусто. Женщины обезручели, воду из оврага таскают. Плачут. Сердце у меня зашлось. «Придет, — говорю, — секретарь, поможет…» Успокоил кое-как. Возвращаюсь к конторе, а Щептев уже в машине. Горбылева накачивает. Это председателя. «Договорились, значит, по две с половиной тысячи литров с каждой… Пусть под этим обязательством все животноводы подпишутся. Сегодня в область телеграмму отстукаю». А коровы — дай бог взять семьсот — восемьсот килограммов. Это знал и Щептев, но не мог же он о таком надое рапортовать в область. Внутри у меня все перевернулось. «Не секретарь ты, — думаю, — а очковтиратель». Всю дорогу он о чем-то думал, морщился. У райкома буркнул: до завтра, мол, свободен. Поставил я в гараж машину, а на душе нет покоя, кипит все. Домой к сыну даже не тянет. Тут я и решил начистоту потолковать со своим секретарем. Захожу в кабинет и говорю: «Сколько же мы будем обманывать сами себя?..» Человек он был крутого нрава. Поставил на меня глаза и как гаркнет: «Кто тебе дал право вмешиваться в дела секретаря райкома?! Ты шофер и знай свое дело!..» А я ему: «Шофер, это правда, но я еще и коммунист!» И пошел выкладывать все, что наболело у меня за эти годы. «Не нравится, — кричит, — ищи другое место. А мне такой шофер не нужен!» Каждый день ждал распоряжения об увольнении, да, видно, не успел он его написать — конференция подоспела…

Чебрецов умолк. По сторонам замелькал низкорослый ивняк. В буйной заросли осоки нет-нет да и вспыхнут красные стволы ольхи. Через открытые стекла в кабину повеяло влажной прохладой. Дорога пошла торфяниками, стала упругой, как резина. Алешин, склонив на грудь голову, закрыл глаза. Свежий, наполненный благоуханиями воздух сморил его.

— Откуда, Павел Степанович, берутся такие индюки? — после долгих раздумий проронил Чебрецов.

— Какие? — очнувшись от дремы, непонимающе взглянул секретарь.

— Да как Щептев или тот же начальник треста… Вот у меня сын растет: простой, озорной парнишка. Впрочем, как и все. Такими же, конечно, были и эти вельможи. А вот, поди ты, теперь им сам черт не сват.

Припомнив разговор на лугу, Алешин усмехнулся.

— Положение, Дмитрий Поликарпович, некоторых недальновидных людей портит. Таких бы надо почаще вниз спускать, подышать свежим воздухом, тогда и не стало бы, как вы говорите, индюков. Только, к сожалению, этот рецепт редко еще применяется.

Перемахнув горбатый мостик через речушку, машина выкатилась на пригорок. Открылось село. Над серыми крышами рассыпанных изб и сараев облаками клубились густо-зеленые громады ветел. В стороне, за оврагом, у белого старинного здания больницы темнели елки.

Высадив Алешина у колхозной конторы, Чебрецов развернул машину и запылил к районному центру.

Обратно Дмитрий Поликарпович вернулся в полночь. Деревня спала. По пустынной улице бродила чуткая тишина. В небе тлели звезды. При их бледном свете деревья казались непомерно большими. На завалинке крайней избы Чебрецов увидел небольшую группу колхозников. Они, очевидно, только что вернулись с ферм и полей. Голоса их звучали взволнованно. Там же сидел и Алешин. В верхний карманчик пиджака его был заткнут сорванный по дороге букетик ромашек.

Чтобы не мешать разговору, шофер пристроился у края завалинки, рядом с какой-то женщиной, сидевшей к нему спиной. Она наклонилась в сторону секретаря райкома и, казалось, ловила каждое его слово.

— Походил я, посмотрел, — медленно рассуждал Алешин, — и понял: не по-крестьянски живете вы. Яровые подгорели, картошка заросла сорняками. Только, видать, в этой бригаде люди по-серьезному относятся к земле. Но у вас же их еще пять!..

Из-за гребня Булатова кургана показалась луна. Бледным серебристым светом она обрызгала угол избы, лица людей.

— Земля у нас гиблая, — заметила соседка шофера.

— Не вам мне говорить. Земля всегда ценила любовь к ней и за это щедро расплачивалась.

«Верно говоришь!» — хотелось крикнуть Чебрецову на всю улицу, чтобы все поняли правду простых слов.

Люди молчали, словно прислушиваясь к своему дыханию и въедливому писку комаров.

— Людей у нас маловато! — будто сбросив тяжелый груз, вздохнула соседка.

— Маловато людей? — переспросил Алешин.

— Маловато, конечно.

— Совсем их нет, — поддержал мужской голос.

Чебрецов заглянул через плечо соседки и увидел парторга Ивина.

— В животноводстве еще так-сяк, а в полеводстве одни старики, — продолжал он. — Возьмите вторую бригаду. Там только и работают: четыре старика и с десяток баб да еще ученики летом малость помогают.

— Нам бы маленько надо людей в колхоз вернуть, — заговорил кто-то с другой стороны завалинки. — Вон сколько их околачивается по лесхозам да по карьерам!

— Кто же их вам вернет? — спросил Алешин.

— А власти на что?

— Тут одной власти маловато. Заинтересовать надо.

— Винить нам некого, — снова заговорил парторг. — Распустился народ. Колхозным добром не стал дорожить.

— Очевидно, всех в этом обвинять нельзя?

— Про всех нельзя. А добрая половина только и печется о своей усадьбе.

— Секрет тут в другом, Афанасий Иванович. Людям жить надо. А вы, как парторг, что сделали для этого? — Алешин обернулся к парторгу, очевидно, хотел сказать еще что-то и увидел Чебрецова. — Приехал, Дмитрии Поликарпович? Вот и хорошо. Ваше мнение здесь не лишнее. Помогай нам разобраться.

Дожди не выпадали около двух недель. Воздух был сух. Казалось, чиркни спичкой — и вспыхнет.

За поворотом дороги едва заметно качалась низкорослая рожь. Порыжели пригорки, поблекла листва на ветлах. Только у перекрестка, точно бросая вызов, ярко зеленел столетний ветвистый дуб. К нему сиротливо жались поникшие березки.

Забот прибавилось. Варвара и Горбылева поднимались с рассветом, будили людей и уводили их на поле. Таскали с реки воду. Хотя звенья считались свекловодческими, но они не отказывались и от других дел: пропалывали картошку, подкармливали лен. В засушливые дни они до вечера работали на капустнике, рыхлили почву, поливали.

Капуста набирала силу, курчавилась, завиваясь в тугие нежно-зеленые кочаны. Внизу, подобно лопухам, раскидывались широкие сочные листья. Они будто нарочно прикрывали от жгучих лучей обезвоженную землю. Наде Земновой и Нюське Бадейкиной порой хотелось подползти под их тенистый шатер и, закрыв глаза, лежать там, пока от реки не повеет прохладой.