Григорий Луч - И мы солдаты...

— Укройся. В такую погоду дите в одной рубашке посылать — надо же!

Вестр неожиданно сорвал с себя платок и бросился бежать. Сережа было рванулся за ним, но Ванюк его удержал:

— Не стоит.

— Но он же вор! Надо его проучить!

— Ты «Педагогическую поэму» Макаренко читал? Там похуже воры были. А потом из них настоящие люди получились.

— Тоже мне Макаренко нашелся, — сплюнул с досады Сережа. — Зря только со свиньями сидели. Даже по шее нельзя надавать.

— А «А ну-ка, девушки!» уже, наверно, кончились, — вздохнула тетя Федора.

Утром отца Вестра Максима Ивановича вызвали в правление. Председатель коротко известил его о ночном происшествии. Максим Иванович сделал большие глаза:

— Мой сын крадет поросят? Да быть этого не может!

— Пойман с поличным на месте преступления.

— Тогда, конечно, нельзя не верить. Но почему же я не знал, куда он шляется по ночам?

— Вот это-то и странно…

— Ничего не странно: тружусь от зари до зари на благо колхоза.

— Колхоза ли?

Максим Иванович сделал оскорбленный вид:

— Я, Василий Прокопьевич, попрошу. А то ведь недолго и жалобу написать.

— Ох, Максим Иванович, Максим Иванович, — покачал головой председатель, — я-то твои проделки знаю… Не доведет тебя до добра жадность. Но с тобой все ясно, а сынишку твоего мне жаль. Способный, говорят?

— Талант, математик, — заулыбался Максим Иванович. — А жалобу я все-таки напишу. И как я оскорбленная личность, то вы за это ответите, товарищ председатель.

— Ладно, ступай, «оскорбленная личность», — сказал, багровея от гнева, Василий Прокопьевич. — И помни: душу калечить ребенку мы не дадим!

— И это запишем, — сказал Максим Иванович. — Как есть это называется вмешательством во внутренние… Ухожу, ухожу, — поспешно закончил он, увидев, что председатель встал со стула. — Не трудитесь меня провожать, Василий Прокопьевич…

Пятясь задом, Максим Иванович вышел из кабинета. На улице он нахлобучил шляпу и с достоинством направился в школу. Вестру он еще утром приказал быть там.

— Но ведь меня теперь все будут дразнить воришкой, — плакал сын, — и из пионеров, наверно, исключат.

— Пусть попробуют, — успокаивал отец, — жалобами замучаю. У нас молодежь воспитывать обязаны. Об этом во всех газетах пишут.

В школе, конечно, уже тоже знали о том, что произошло на свиноферме. Шестой «А» бурлил.

— Исключить его!

— Объявить бойкот!

— Дать карикатуру в «Прожектор»!

— А может, просто темную устроить?

Последнее предложил Палля. Он вдвойне был сердит на Вестра за то, что тот попался как раз в тот вечер, когда они с Гришей отказались дежурить.

— Как думаешь, Ванюк? — заискивающе спросил он у председателя совета отряда, который сидел, насупившись и подергивая свой хохолок. Пожалуй, только он да еще, естественно, сам Вестр не принимали участия в этих дебатах.

— Думаю, ты сказал глупость, — резко ответил Ванюк.

Прозвенел звонок, и вошла Марьиванна. Веки у нее припухли, а бледное лицо тщательно припудрено. От ребят это, конечно, не ускользнуло.

— Плакала, — прошептала Маюк на ухо Тане, и на глазах у обеих девчонок навернулись слезы.

— А где Лариван? — сухо спросила учительница.

— Он уже второй день не приходит в школу, — сказал кто-то.

— Так… Ванюк, пойди узнай, что с ним.

— Сейчас? — встал Ванюк.

— Да. Санюк, ты тоже пойди с ним. Там маленькие дети могут быть одни. Ты тогда останешься с ними, а Лариван пусть идет в школу. Ему надо английский исправлять.

— Хорошо, — тихо ответила Санюк.

— Ну, а теперь, — Марьиванна обвела глазами притихший класс, — я хочу сообщить вам: в школе только что был отец Вестра. Он просит поручиться за вашего одноклассника перед правлением и не передавать его дела в милицию. Лично я согласна. А вы?

— Мы тоже! — поднялся лес рук.

Из дома Петровых раздавались громкие голоса. Ванюк и Санюк нерешительно остановились возле калитки.

— Ты стой здесь, я один зайду, — отрывисто сказал он.

— Не ходи, я боюсь.

— Не бойся. Справлюсь.

Он грубовато, по-мужски отстранил ее и толкнул калитку. В глубине души ему не очень хотелось еще раз встретиться с пьяным Иваном Кузьмичом. Но струсить перед Санюк? То, что учительница дала поручение именно им двоим, было, конечно, чистой случайностью. Марьиванна и понятия не имела, что Ванюк и Санюк в ссоре и как раз из-за того человека, к которому она их посылала. Для нее они еще были маленькими…

— Ну, я ему покажу! Попадется он мне! — доносился из открытого окна крик Ивана Кузьмича. А вслед за этим громкий плач и причитания его жены:

— Ой, что же теперь делать? Детушки мои, детушки мои родные, на кого ж вы меня оставили!

«Что бы это могло случиться? — подумал Ванюк. — Что значит «на кого оставили»?» По его мнению, Лариван мог и имел право оставить мать на время уроков, а как же иначе? Странная история. И как войти в дом, где происходит что-то непонятное?

— Дайте мне собаку! — кричал Иван Кузьмич. — Ищейку!

— Где ее взять, ищейку? — возражала жена. — Ты так ищи!

— Так я не могу! Он мои очки спер!

Ищейка… Очки… Чертовщина какая-то… «Что в самом деле происходит? — думал Ванюк. — Какой новый номер выкинул Лариван? А ведь в последнее время мне казалось, что он становится серьезней, взрослее. Неужели только притворялся?»

Он решительно отворил дверь и вошел в дом. Картина здесь была еще печальней той, что они с Марьиванной застали в прошлый раз. Батареи пустых бутылок, горы немытой посуды, грязь… Никого из детей не было видно. Мать Ларивана, заплаканная, сидела за столом, а отец в бешенстве бегал по комнате.

— Вот полюбуйся, — заорал он, когда Ванюк, поздоровавшись, вошел в горницу, — что этот бандит натворил! Чему вас только в школе учат!

Ванюк огляделся по сторонам:

— А что он натворил, Иван Кузьмич? Выпил эти бутылки?

— Еще не хватало! Бутылки мы выпили, а он сбежал из дому! И еще маленьких прихватил! Ну, погоди ж ты у меня, помаешься! Такого ремня дам…

— Сбежал?! Все трое сбежали? Куда?

— А кто его знает! — всхлипнула мать. — Только вот записку оставили… Ой, детушки вы мои, детушки…

— Хватит причитать-то, — приказал ей муж. — А ты, мелюзга, прочти записку. Может, чего поймешь.

Взволнованный случившимся Ванюк даже не обратил внимание на такое непочтительное обращение. Быстро схватив протянутый ему клочок бумаги, он развернул его и прочел: «Отец и мать! Мы от вас уходим навсегда. Передайте привет деду Алексею, Петюку и еще Марьиванне. Нас не ищите, мы вернемся, когда станем большими и отберем у вас водку. Лариван».

— Ну, понял чего-нибудь? — спросил Иван Кузьмич.

— Понял.

— Чего же ты понял?

— Что они не могут больше так жить.