Григорий Луч - И мы солдаты...

— И на машине не поеду!

— Тогда дома можно крестить. Пригласите домой.

— Кого?

— Попа.

— Где его найдешь?

— Теперь попам нельзя ходить по домам. Можно это дело провернуть ночью, когда никто не видит.

— Где?

— В церкви. В городе. Но из-за одного ребенка он может и не приехать. Будет больше детей — обязательно приедет. И обойдется дешевле… А поп найдется.

Петр удивленно посмотрел на собеседника.

— Как?

— Друзья помогут. На друзей всегда надейся! — улыбнулся Лаврентий.

В открытое окно дует свежий осенний ветер, треплет ветви деревьев, срывает пожелтевшие листья и рядком укладывает их на землю. И летят, падают золотистые листочки, мелькают, как ночные бабочки, в электрическом свете, щедро льющемся из окна на улицу.

Громко залаяла во дворе собака.

Хозяин высунулся из окна.

— Тише, Шарик, успокойся. Свои!

Куда там! Шарик и не подумал успокаиваться — совсем зашелся в злобном лае, рвется с цепи, уж очень он не любит чужих.

Молодой поп, лохматый угрюмый парень, недоволен:

— И здесь, кажется, не повезло. Если эта тварь все время так будет лаять, могут и люди прийти, а там из сельсовета прибегут! Может, ее спустить с цепи?

Хозяин вынес во двор чашку супа, отцепил собаку, на случай увел в баню. И журит, и ласкает:

— Тише ты… Ну, тише, кому говорят?!. Гости собираются, свои люди — слышишь?

Шарик притих было, но потом опять залаял.

Открылась калитка. Во двор вошла женщина с ребенком в руках.

— Проходите, проходите. В избу идите. Собака в бане, не бойтесь, — встретил их хозяин.

Немного погодя во двор зашли еще две женщины. У обеих на руках младенцы.

В избе малышей распеленали, те было расплакались, да так, что и матери растерялись.

Поп поставил на середину избы ведро воды. Подал женщинам по зажженной свече. Детишки успокоились только тогда, когда увидели горящие свечи. Во все глаза уставились на них.

— А что я вам говорила? — всплеснула руками Марфа Игнатьевна, она тоже забежала к Ехрему. — Божья сила это. Ишь как уставились враз! Крещеные дети всегда здоровыми растут, крепкими. А бог только верующим отпускает счастье, только к ним милостив…

Марфа Игнатьевна умолкла — поп начал читать молитву. Тут она истово закрестилась, но все еще что-то бормотала себе под нос.

Потом поп побрызгал каждого ребенка водой. Детишки опять разревелись. Но тут уж было не до них: родители спешили рассчитаться, а поп — незамеченным скрыться из деревни.

У молодого отца не хватило денег, он растерянно шарил по карманам, хотел поторговаться.

— Совести у тебя нет! — набросилась на него Марфа Игнатьевна. — Для вас специально попа из города пригласили. Как, по-вашему, зря такой человек должен ездить?

— Да мы… думали, хватит, — оправдывался тот, не находя других слов.

Поп посмотрел на него ледяным взглядом.

— Ну ладно, давай шапку — и делу конец, — сказал он.

Парень безмолвно отдал кроличью шапку.

Наступило неловкое молчание.

Поп как ни в чем не бывало зачастил:

— Дай бог здоровья и вам, и вашим чадам, не забывайте всевышнего. Помните: никому не говорите, что детей ваших я крестил здесь. Я уеду, за мной следа не останется. А узнают в сельсовете — вам самим же будет неудобно…

Когда люди разошлись, поп поблагодарил хозяина и вместе с Марфой Игнатьевной вышел во двор.

— До околицы на машине подвезу, — сказал ей тихо.

Перед тем как сесть в машину, поп протянул леснику — хозяину избы — пять рублей.

— Если удастся собрать женщин из соседних деревень, то могу еще раз приехать, — сказал он, благосклонно протягивая руку. — Только будьте осторожнее…

— Ладно, ладно, — согласился лесник, засовывая в карман деньги.

Заревел мотор. Машина тронулась по лесной дороге и скрылась за деревьями.

В бане снова протяжно завыла собака. В ответ ей во дворе недовольно загоготали гуси.

А лесник доволен. Насвистывая какую-то веселую песенку, зашел во двор, вывел собаку из бани и посадил на цепь. Сказал себе: «Деньги не листья, с неба не падают».

К тому времени, когда на кордоне потух свет, поп с Марфой Игнатьевной подъехали к околице деревни.

— Зашли бы к нам, — предложила Марфа Игнатьевна, выходя из машины. — Чайком бы побаловались. Али еще чем…

— Вы что? Зачем тогда было ехать к леснику!.. — злобно зашептал поп и хлопнул дверцей перед самым носом оторопевшей Марфы Игнатьевны.

Машина с потушенными фарами покатила в сторону шоссе.

Марфа Игнатьевна через огород зашла в избу. Время близилось к полуночи, но Лаврентий Васильевич еще не спал, читал книгу. Поднял голову и сразу же сообщил Старухе:

— Петр Егорыч к себе вас приглашал.

— Пойду, пойду. А ты разве не идешь?

— Мне неудобно. И так по деревне какие-то слухи ходят. Вася, шпингалет этот…

— В деревне тебя все уважают. Так уж и поверили словам какого то мальчишки! Идем вместе.

— Нельзя, Марфа Игнатьевна. В колхозе мне собираются дать чин повыше. А начну ходить по гостям, по-другому посмотрят. Нельзя.

…Марфу Игнатьевну встретили радушно. Петр усадил старуху за стол. Народу — полная изба. И стар и млад собрались — вся родня. Хозяин по очереди обнес гостей домашним пивом.

Гудит дом, как улей. Детишки залезли на печь, глазеют на пиршество. Среди них и шестилетний сын Петра.

— Палюк, иди-ка сюда. Тебе мать купила братишку, Лаврентием зовут! Дай-ка тебя поцелую за это…

Счастливый отец подхватил старшего сына с печки, подкинул до самого потолка, поцеловал и опустил на пол.

— Держи-ка, Палюк, — потянулся к нему старик Трахвин, кладя в стакан с пивом двадцать копеек. — Выпьешь до дна — деньги будут твои.

Мальчик застеснялся и спрятался за папу.

— Выпей! Ты же тракторист. Пей! — подбодрил его отец.

Палюк взял стакан и начал пить. Захлебнулся, но все-таки выпил до дна и, достав монету, протянул ее отцу.

— И мой стакан выпей! Я тоже положила двадцать копеек, — нетвердыми шагами подошла к нему одна из старух.

Вдруг осмелевший Палюк выпил и этот стакан. Гости подбадривают, хвалят: «Молодец, молодец!» Кто-то протянул ему маленький крестик. А он уже совсем осмелел, берет все, что подают, пробует все подряд. А потом его начало рвать, и он упал, забился головой о пол. Мать быстро, чтобы никто не заметил, вынесла сына на улицу.

А изба по-прежнему гудит, как улей: справляют крестины…

Тягостная тишина повисла в доме Петра.

Сокрушенно вздыхает жена:

— Что наделали? Что наделали?.. Дальше-то как будет?

— Говорил тебе, что нечего связываться с этими… церковниками, — вскипел Петр.

— Старые же настояли… И мать вон…

— Нечего было слушать старых!

— Теперь я виновата стала? — Старуха вышла из избы, обиженно хлопнув дверью.