Григорий Луч - И мы солдаты...

— Ух ты, щенок! Бросил коров и сбежал, теперь, значит, вернулся. У, бродяга! Как тебя до сих пор носит земля! Как ты до сих пор не отправился на тот свет! Заходи, бродяга, мы люди жалостливые, — с бранью впустила мальчика старостиха.

Мирон сидел в обнимку с немецким офицером. Густым басом гудел какую-то песню.

В дверь горницы постучали.

— Ну кто там еще? — заворчал Мирон и вышел в сени.

— Мишка, говоришь? Пришел, значит. Не партизаны тебя сюда заслали? А?..

— Не-ет, меня Араслан бросил на произвол судьбы, а сам сбежал. Вот с тех пор и хожу по деревням, побираюсь, попрошайничаю. Хотел к вам вернуться, боялся, что заругаете… — канючил Мишка.

— На улице видел солдата?

— Видел, стоит один.

— Как он тебя впустил?

— Я через огород зашел.

Мирон почуял что-то неладное.

— Уходи с моих глаз! Откуда пришел, туда уходи. Не пущу. Скажу вот солдату на улице, он на месте расстреляет. Убирайся побыстрее!

Из темноты выдвинулась высокая фигура.

Староста юркнул в комнату. Партизаны ворвались за ним:

— Руки вверх!

Увидев оружие, пьяные офицеры покорно подняли руки. Староста вытащил из кармана пистолет и выстрелил. Пуля обожгла плечо одному из партизан. Звякнуло стекло в окне, выходящем во двор, разлетелось вдребезги.

— Караул! — заорал Мирон. — Матушка, пропали!

Старостиха с перепугу растянулась на полу у печки, лежит ни жива ни мертва.

— Связать — и на подводы, да быстрее! — распорядился командир.

…К рассвету партизаны были уже у Ракитницких лесов. Когда въезжали в лагерь, солнце щедро озаряло лес. Щебетали птицы, начинался новый день.

Пленных заперли в землянке.

— Пусть сначала протрезвятся. А потом допросим, — решили партизаны. После обеда пленных офицеров повели к Дяде Коле. Допрос длился два часа. Потом офицеров снова увели в землянку, а к командиру привели старосту. Позвали и Мишку с Арасланом.

— Ну, как себя чувствуете, пан староста? — спросил командир.

— Я не виноват, ни в чем не виноват. Я человек подневольный, что прикажут, то и делал.

— Что ты оправдываешься? — перебил его Дядя Коля, но староста бубнил свое:

— Я не приглашал их. Они сами наехали, приказали выставить на стол есть, пить. Я не виноват, бог свидетель…

— Почему же ранил нашего товарища?!

— Я… Я… Я перепугался…

— Почему предал немцам семью Шалфеевых?

— Я не предавал. Я ничего не знаю. Я… Они в доме, где они жили, обнаружили фуражку с красной звездой. Вот и… Зачем меня держите здесь? Я не виноват. Я божий человек. Я, как на духу, чист. Грех берете на душу!

— Хватит, Мирон! Не кривляйся! — перебил его командир. — Не лги перед смертью. У нас есть целый список твоих «божьих дел», хочешь — зачитаем? Мы ведь давно до тебя добирались, хотели рассчитаться по совести. Уведите его и заприте покрепче.

…На четвертый день арестованных повели к оврагу в глухом лесу. Араслан с Мишкой тоже увязались было, но Дядя Коля остановил:

— Товарищ Шалфеев! Без вас решат… Есть срочное задание. По рации с фрунзенцами связаться не смогли. Дойди до них, передай: 20. 24. С. Только это. Запомнил?

— 20. 24. С., товарищ командир, — как солдат отдал честь Араслан.

— Поедешь верхом. Хутора объезжай.

— Есть объезжать!

До самого фрунзенского отряда никто не остановил связного.

— Товарищ командир! — сказал Араслан, по-военному приложив правую руку к голове. — Приказано передать: 20. 24. С.

— Благодарю, — сказал командир. Потом хитро прищурил глаз: — Что-то я не расслышал, повтори-ка еще раз…

— 20. 24. С!

— Хорошо. Не забудь передать у себя, наши разведчики побывали на станции. Оказывается, в штабе немцев знают, где находится наш отряд. Готовятся на днях напасть. Кто-то донес, не знаю. Стоим наготове. Пакета не будет.

…Плохие вести привез Араслан в отряд. Командир ходил взад-вперед по землянке. Лоб прорезали глубокие морщины. Задумчиво крутил карандаш в руке.

— Ладно, Шалфеев, иди, отдохни. Вечером для тебя опять найдется дело.

Араслан вышел из землянки и знакомой тропинкой побежал на поляну. В кустах Мишка читает книжку. Наверное, интересную, потому что Мишка улыбается.

Увидев друга, захлопнул книгу:

— Съездил?

— Съездил.

— Все в порядке?

— Все в порядке. Когда ехал туда, встретил фашистов. Только издали.

— Ну-у? Знаешь, Араслан, когда тебя нет, я все время думаю о тебе. Места не нахожу. Мне бы с тобой на задания, только командир не доверяет…

— Не горюй, Мишка, — успокаивал его Араслан. — Сам ведь виноват… Подумай-ка, до сих пор не научился разбирать оружие. На тренировочной стрельбе даже не попал в мишень. Ты давай уж старайся, ты же способный!

…Араслана и Таню вызвал командир партизанского отряда.

— Придется вам сходить в город, — встретил их Дядя Коля. — Оденьтесь похуже, как попрошайки. Лица выпачкайте, да погрязнее. В мешки положите старую одежду, сверху — куски хлеба. Ну, в общем, знаете, не впервой.

— А дальше? — спросила Таня.

— В городе будете ходить по домам и собирать подаяние. Потом проберитесь к вокзалу. Там креститесь особенно усердно, попрошайничайте. Кто что даст — берите. Улучив момент, незаметно для фашистов найдите Пионерскую улицу и зайдите во второй дом. Спросите: здесь ли живет дед Грицко? Если он дома, скажите, что завтра придете с гостинцами.

— Понятно, — сказал Араслан. — А потом что делать?

— Вернуться обратно, — улыбнулся командир.

— Только-то? — удивились ребята.

— На сегодня только это. До опушки леса вас проводят всадники. Дальше — пешком.

Сборы были недолгими, и вскоре две лошади и четыре седока выехали из лагеря.

На опушке леса всадники остановились.

— До станции доберетесь благополучно. Город в низине, его отсюда не видно. Идите. Вечером в семь часов придем за вами, — сказал пожилой партизан, помогая Тане слезть с лошади. Араслан спрыгнул сам.

Всадники следили за ними до тех пор, пока ребята не скрылись из глаз. Таня постарше Араслана года на четыре, тоненькая, высокая — это она тогда привела его с Мишкой в лагерь.

…Вот и окраина города. Как из-под земли, вырос фашистский патруль. Кто? Куда? Зачем? В школе Таня изучала немецкий язык, кое-как объясняется с фрицем. Хотя внятно не получается, но отдельные слова солдатам понятны. Фашисты смеются громко, шумно.

Таня резко дернула мальчика за руку и хотела пройти вперед, но немцы загородили дорогу. Шарят по карманам и котомкам.

— Партизан? — спрашивает один из патрульных.

— Найн, найн, — возражает Таня. — Голодные.

Солдат брезгливо скривил губы. Затем вытащил из кармана носовой платок и тщательно вытер ладони.

— Идите!

Ворота второго дома открыты. Милостыню никто не дает, хозяин третьего дома — старик, сам живет впроголодь.