Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

– Серёж, – позвала она меня.

– Да? – отозвался я тихонько.

– Тебе нравится моя грудь?

– Чего? – я не сразу понял о чём она.

– Да ладно. Ничего.

Я закурил. Дым прогнал гул. Подошёл к Янке, бережно укрыл её курткой – накинул на плечи, заботливо поправил.

– Серёж, дай мне тоже, – Янка показала рукой на сигарету.

– Ты такие не куришь. И вообще, бросаешь же.

– Дай.

Я протянул ей мягкую пачку «Явы» и зажигалку. Она закурила, лицо её на пару секунд осветилось ярче, и я увидел слезу, которая ползла по щеке. Стало тошно и больно. Что-то неприятное застыло в горле комком и никак не проглатывалось. Я достал мобильник, нажал кнопку, экран вспыхнул красками. Без десяти три. Мда.

– Яночка, ты спать не хоч…

– Нет.

– Поздно уже.

– Дай мне палочку крабовую.

– Закончились. Сосиски есть. Будешь?

– Давай, – она по-кошачьи выгнула спину.

Я щелчком отправил окурок в траву. Он описал красную дугу и пропал. Я подошёл к деревянному гостевому столу, чиркнул зажигалкой, нашёл упаковку сосисок, вытянул парочку, принёс Янке. Та выбросила «бычок» в костёр, аккуратно, двумя пальчиками взяла сосиску, пронзила её палочкой, поднесла к костру. Через несколько секунд сосиска зашкворчала.

– Она у тебя так сгорит. Кто ж в огонь-то суёт? Над углями надо, – сказал я.

– Серёж…

– Да?

– Я страшная, да? Некрасивая? Асексуальная? Обабилась? – с каким-то непонятным мне надрывом в голосе, произнесла она.

– Не понял. Чё за фигню ты город…

– Всё ты понял! – крикнула она, и в свете огня я заметил, как новая слеза немного извилистой струйкой скатилась по щеке.

Я почувствовал раздражение.

– Нет, не понял. И не пойму, пока ты внятно, с толком, с расстановкой, не объяснишь мне, что с тобой происходит!

Янка с шумом выдохнула. Затем отложила в сторону палочку с нанизанной на неё обгоревшей сосиской.

– Серёж, мне тридцать семь лет. Я старею.

– Фигня. Мне тридцать девять. Старше тебя на два года. Чувствую себя молодым.

– Это не одно и то же. Ты мужчина.

– Без разницы в данном случае.

– Разница очевидна. В данном случае, – передразнила она меня.

Я замолчал. Эта ситуация начинала злить. Реально злить. К тому же я хотел спать.

– Ты что, не понимаешь, что мы не в городе, Серёж? Мы в лесу. Ночью в лесу, понимаешь? Ты и я.

Я молчал, смотрел на затухающий костёр.

– Ты перестал меня любить, Серёжа. Ты механически выполняешь обязанность. И то редко. Ты обязаловку из себя выжимаешь. Ты на сиськи мои уже года два стараешься не смотреть. И на попу мою целлюлитную. И на ноги мои, которые я эпилятором мучаю и думаю, Серёжа рукой проведёт и скажет: гладенькие какие, здорово. Я четыре вида духов сменила. Ты заметил?

Я молчал. Молчал и слушал.

– Я уже даже не мастурбирую почти, Серёж. Чувствую себя страшной, неприятной, мерзкой бабищей. Перелистываю женские журналы и думаю, твою-то мать, дуры молодые, цените ли вы свою упругую кожу, свои наливные груди, свои аккуратные попки? Понимаете ли вы, счастливые, что так будет не всегда?

Я молчал, играя желваками.

– Мне плохо, Серёжа. Мне только тридцать семь, а я чувствую себя старой. И я тебе скажу, почему так чувствую. Потому что я нежеланна. Понял?! – она снова повысила голос, – Нежеланна тобой, который меня когда-то так хотел, что аж трясся от возбуждения!

Молча я достал сигарету из пачки. Молча прикурил.

– У меня дряблые сиськи? Что ты глаза потупил?! Скажи, так?!

Я ни слов культурных ни находил, ни матершины даже.

Янка скинула куртку, стянула через голову толстовку, расстегнула рубашку, отшвырнула в сторону. В свете костра я увидел её грудь, очень красивую, аккуратную, не такую упругую как раньше, быть может, но всё же потрясающую. Как капельки. Две небольшие груди с торчащими на прохладном ночном воздухе сосками. Янка выкатила грудь вперёд, отчего та немного задрожала.

– Ну чего ты молчишь?! – Янка уже почти кричала на меня.

Я замер. Сон пропал. Мне захотелось подбежать к ней, покрыть грудь влажными, страстными поцелуями, раздеть совсем на этой мокрой траве и войти в эту женщину. Так, чтобы она сладким криком, не криком даже, воплем, огласила лес, прорезала эту ночь. Но я этого не сделал. Вместо этого я подбросил несколько крупных веток в костёр.

– Серёжа, у меня есть любовник, – как-то устало произнесла она, накидывая куртку на плечи.

Словно обухом по голове ударили, словно окатили ледяной водой из этого долбанного водохранилища. Я сглотнул и выдавил из себя:

– Давно?

Янка ответила не сразу. С минуту, наверное, молчала. По крайней мере, мне именно так показалось.

– Месяцев пять почти.

– Зашибись. Отдохнули на природе, ё-моё...

– Дай мне пива.

Я встал, послушно принёс жестяную банку. Янка с хлопком её откупорила, по стенкам банки потекла пена, проливаясь на землю. Запрокинув голову, моя жена сделала несколько больших глотков.

– Мы не занимались с ним сексом, Серёжа. Ни разу. Целовались, да. Было. И не раз.

Я представил свою жену в объятиях другого мужчины, который почему-то нарисовался мне молодым черноволосым красавцем. Стало больно. Очень больно. Так больно, что дышалось с трудом.

– Я полагала, что снова почувствую себя женщиной. Желанной женщиной. Которую вылизывать готовы. Понимаешь?

Я молча кивнул. Говорить было сложно. Ком в горле достиг нереальных каких-то размеров. Я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.

– Так вот. Не получается у меня. Мне его жалко даже как-то. Чисто по-человечески.

– Он тебе нравится? – с каким-то мазохистским любопытством спросил я.

– Да. Очень. Он галантный. Рядом с ним я чувствую себя… нужной, Серёж.

Я чуть не плакал. Злился очень. Поймал себя на мысли, что хочу её ударить.

– А как же дочь наша? – как-то уж очень плаксиво, не по-мужски, спросил я.

– Её шестнадцать. Она уже не ребёнок. И вообще, при чём тут дочь?

Я промолчал. Возникла жуткая, щемящая сердце, пауза. Костёр разгорелся, освещая лицо Янки. Никаких слёз уже не было. Преодолев этот комок, проглотив его усилием воли, я спросил, сглатывая через каждое второе слово:

– Почему же… секса у вас… не было…?

– Сама не знаю. Возможностей много было. Я останавливала его. Он галантный, тактичный. Настаивал порой, но не чересчур. Если понимаешь, о чём я.

– Понимаю, – сказал я. Затем встал, взял себе пива, выпил сразу почти полбанки.

– Ты знаешь, Серёжа, это приятно. Приятно, когда тебя хотят. Так, что джинсы ему становятся малы не по размеру.

И тут во мне что-то щёлкнуло. Грохнуло. Взорвалось.

Я бросился на неё. Заламывая ей руки, завалил на траву. Рыча, словно волк, сорвал зубами куртку, жадными пальцами умудрился разорвать штаны. Впился языком во влагу. Пил её, словно сок берёзовый в молодости, пацаном в деревне. Пил и никак не мог насытиться. Она не стонала, нет. Не кричала. Она голосила, вопила, орала от наслаждения. Я кусал её грудь, сжимал горячими ладонями её прохладные бёдра, гнул её, изгибал, хватал за волосы, покрывая поцелуями губы. И те и эти. Вылизывал, словно пёс, словно дикое животное, не знавшее дотоле ни похоти ни страсти. А затем вошёл в неё. Нет, мать его! Ворвался! Сжимал в объятьях, с каким-то яростным остервенением бил тазом, выходил, ждал « Ещё…» и атаковал снова.