Шираб-Сэнгэ Бадлуев - Счастья тебе, Сыдылма!

Ханда пригласила старуху за стол. Жибзыма по старому обычаю безымянный палец обмакнула в сметану, привычным щелчком бросила на плиту каплю. Припеклась сметана, распространяя запах горького жира по жилищу. Не спеша пили они зеленый чай, слегка забеленный молоком, и разговаривали:

— Вы к нам раньше не захаживали. Что привело вас теперь, да еще с богатым подарком?

— Давно родителей твоих не видела. На старости лет тянет поболтать со сверстниками. С кем же еще вдоволь наговориться можно, молодые разве поймут стариков? Им некогда, они день-деньской на работе.

Хитрила Жибзыма, не раскрывала своих замыслов.

— Что-то не припомню, когда это вы к моим старикам заходили, — напрямик отрезала Ханда. — Уж, наверно, не они, я вам нужна. Небось моего малыша «в дети» просить хотите? — и она громко загоготала, но потом прикрыла рот ладонью.

Жибзыма растерялась. Хитрющая баба легко разгадала все ее маневры, а ведь никто не считал Ханду умной и догадливой. Старуха почмокала маленькими губами, несколько раз рот открывала и, наконец, решилась:

— Отдашь?

Помолчала Ханда, а потом сказала зло:

— Я такая, я сякая, я детей браню, шлепаю их, а только в первопопавшую семью не отдам. Какая ни есть — а мать. Где склоки да ссоры, — не отдам.

Потемнело в глазах у старухи. Снова припомнился ей во всех подробностях ночной скандал Балмы и Бориса, их разговор о Ханде. Но она быстро овладела собою — нет, не может быть, откуда знать ей о разладе в семье.

— Нам отдай. Что ж мы одного ребенка воспитать не сможем?

— Знаю, знаю, что вы богаты. Чабаны все-таки. Только кто его воспитывать будет? Балма-то у вас ревнивая, оказывается. Ушла, говорят, от вас. Иль не правда это?

Молчит старуха.

— Борис вечно на пастбище будет. Кому ж я сынка своего доверю? Ну, будь вам лет пятьдесят — не задумалась бы, а так… И что скажет внучка ваша? Нет, пустой разговор все это.

«И откуда она про Балму узнала? Чихнуть не успеешь — за тридцать верст знают. Все узнали, все. Боже мой, боже мой, позору-то сколько!»

— Это все так… Семейная ссора. Чего между мужем и женой не бывает. Балма вернется. Денек-другой посердится и вернется.

— Так ведь она из-за чего убежала? Из-за ребенка моего убежала. Если и вернется, каково моему сыну при ней будет, а? Нет, бабушка, нет. Спасибо, что зашли, а теперь мне на работу пора…

— Малыш на моего Дугара похож. Весь в него. Это он, Дугар мой, вернулся; в Белую степь вернулся.

Ханда захохотала.

— Ну, откуда ж он на Дугара будет похож. На сына вашего похож, на отца родного. Он еще в зыбке лежал, а уж видно было. А теперь и совсем не скроешь — все говорят: Дугаров. Его даже братишки дразнят: «Дугаров, Дугаров. Надоел этот Дугаров. Дугаров разревелся». Ну, вот что: оставайтесь ночевать у нас, вечером поговорим, а мне на огород пора.

— Открытый ты человек, Ханда, нет у тебя никаких тайн.

— А чего скрывать. Я плохого не делала, сына вашего к себе не заманивала, да и потом ничего от него не просила.

— Ну, вот что, Ханда. Давай перепишем малыша на Дугарова, малыш пусть при тебе остается, а одеждой и всем, что нужно, сын обеспечит. Ты уж не беспокойся, я сама с ним говорить буду.

Ханда торопливо переодевалась в рабочую одежду.

— Ладно, потом поговорим. Только без Балмы вам все равно не справиться, она вам ничего не позволит сделать для мальчика. Я приду вечером. Если эти хулиганы расшумятся слишком — стукните их по макушкам — сразу утихнут. Пошла я.

Жибзыма устало поднялась с табурета и прилегла на старенький диван, покрытый драным замызганным чехлом. Из-за высокого порога показалась головка малыша. Он внимательно посмотрел на старушку, и та позвала его к себе. Старательно преодолел он высокий порог и смело направился к гостье, полез на диван. Старушка уложила его рядом, нежно погладила по голове. «Какой спокойный, ласковый ребенок. Весь в мужчин нашего рода. Дугар мой, Дугар, что же ты заблудился в Белой степи, не смог найти родной свой очаг…»

Все оказалось теперь в руках Балмы. От нее теперь зависело, будет ли в роду Дугаровых мальчик, продолжатель фамилии — родной ли, приемный. Умрет старуха, и останется Борис бобыль-бобылем на всю жизнь или, того хуже, найдет себе вдову с целым выводком детей и будет кормить их, чужих, а род Дугаровых погибнет, иссохнет, как высыхает ручей в знойной степи, не донеся своих вод до огромной прохладной реки. Вот какая нынче цена женщины в Белой степи. Раньше, бывало, выгонят невестку, если не понравится родителям или сыну, отберут детей — и никто даже глазом не моргнет, так и надо.

Вечерний разговор с Хандой не дал ничего нового. Конечно, лучше было бы отдать ребенка родному отцу, чем в чужую семью, да жалко. Нет, если вернется Балма да поговорит с нею, с Хандой, чтобы знала она, что и Балма хочет усыновить мальчика — тогда ладно, пожалуйста. А так — нет, лучше чужим людям отдать.

Утром Жибзыма позавтракала наспех, прихватила свой мешочек да тросточку и, прячась от людских глаз, направилась к конторе, чтобы попутную машину подыскать. Пришла — а там уже сын ее, Борис, на мотоцикле прикатил. Как ни пряталась старушка, а люди все знали и Борису сказали, где Жибзыма, да он побоялся подъехать на своей трещотке к дому Ханды — вот было бы разговоров!

Домой ехали, как говорится, с ветерком. Старуха быстро забыла и пропитанный лекарством воздух больницы и духоту грязной избы Ханды. Перед глазами расстилались зеленые просторы родимой Белой степи, нарядные березы, стоящие редкими купами, и голубое высокое небо. От этой врачующей картины легче становилось на душе, забывались неприятности последних дней. В глазах старухи блестели слезы — то ли от встречного ветра, то ли от радости, что едет она — в который раз — на собственной машине своего сына, она, у кого, кроме худющей коровенки, раньше ничего не было. А может, просто от старости брызнули эти слезы, от умиления перед красотою Белой степи, перед которой померкли в ее душе вечнозеленые сады того блаженного потустороннего мира, куда давно уже собралась Жибзыма.

Нет, она совсем не устала от жизни, от земной беспокойной жизни. Это когда ломалось все, что она наметила сделать, когда рушились мечты ее и охватывало отчаяние, она кричала, что готова хоть сейчас лечь в гроб, уйти из этого мира и ушла бы уже, если бы только появился наследник рода Дугаровых. Душа ее кричала об этом, а сама она умела сдерживаться и говорила о своем желании тихим и мягким голосом, спокойно, как о чем-то давно и твердо решенном.

Да и кто же не хочет жить? Жажда жизни рождается в человеке от самой жизни. И трудностями своими испытывает жизнь человека, и крутыми поворотами отбрасывает в сторону, но и подкупает, влечет своей красотой и непознанным завтрашним днем. И странное дело: кто больше узнает контрасты жизни — радости ее и печали, благополучия и нехватки, счастье и мученья, — кто добивается успехов с большим трудом, тот больше любит и ценит жизнь, бережнее лелеет ее красоту, жадно дорожит счастьем жить.