Шираб-Сэнгэ Бадлуев - Счастья тебе, Сыдылма!

Чего только не вытерпела, не выстрадала Жибзыма за свои долгие годы! И даже сейчас, не жалея своих угасающих сил, боролась она за последний не исполненный ею долг, чтобы счастливо окончить свою несчастливую жизнь — за наследника своего умершего мужа. Она никак не могла смириться с тем, что из-за какой-то нелепой случайности, из-за глупого ночного похождения единственного сына погибнет последняя маленькая надежда на рождение внука от сорокалетней невестки. И похоже, что эта надежда рушилась. И ей уже казалось, что тает дым из очага Дугаровых, остается мертвая, безголосая юрта посреди степи.

И уже все колхозное село, вся Белая степь знали о разладе в семье Дугаровых. И раскрыл эту тайну сам хозяин. Борису пришлось сообщить бригадиру о гибели восьми колхозных овец. Бригадир тревожно и настойчиво выспрашивал, почему да отчего, и не смог вывернуться Борис, пожаловался, что один остался. А бригадир должен был сообщить о чрезвычайном происшествии председателю и правлению — еще бы: посреди лета, когда зеленой травы вдоволь, погибли овцы. И пошел по деревне со скоростью степных скакунов слух об уходе Балмы. И пошли толки да пересуды: одни винили во всем огородницу Ханду — наплодила кучу детей невесть от кого, только и знает, что чужих мужей в свою избу заманивать, да и работница она не ахти какая, где уж тут о работе думать! Другие на Бориса обрушились: лодырь и шалопай, хоть и седина в голове; только не понятно, на что ему сдалась такая шлюха! Но и Балме тоже досталось: в сорок-то лет вздумала убежать от мужа; или она думает, что еще раз выйдет замуж, может, даже молоденького себе отыщет; не сумела, при себе мужика удержать, чего уж тут бегать.

Даже председатель с парторгом вмешались: поехали к Балме, часа три с ней разговаривали.

Да только напрасно время потратили — разве тут начальственным авторитетом поможешь! На обратном пути стали думать, кого же к Борису теперь в помощники ставить — не справится один. Совсем уже было договорились переместить к нему одного чабана, а на его место Балму послать, но потом решили отложить: за овец, конечно, беспокойно, да только, кто их знает, может помирятся еще, есть ведь причина Балме вернуться — овцы без присмотра. Она за колхозное как за свое болеет, а там утихнут страсти и помирятся.

А как к правлению подъехали, спохватились, что надо бы еще и с Борисом поговорить. На счастье, в конторе оказался табунщик на отменном коне — они его и отправили к Борису: сам побудь пока с отарой, а ему вели немедленно в правление ехать.

Разговаривали с ним долго. Борис был весь какой-то помятый и придавленный, говорил таким голосом, словно охрип, всю ночь на ветру кричавши. Сначала парторг с ним говорил, мягко говорил, ласково, о сложностях жизни говорил и призывал Бориса изменить отношение к женщине. А потом взялся председатель. Он выступал намного короче, но зато успел Бориса замаскированным лодырем назвать, пьяницей, расхитителем колхозного добра, тунеядцем и закончил все это категорическим требованием вернуть в юрту жену в течение трех дней. Как? Это уж как знает. Сам заварил, сам и расхлебывай. Все! Нет, не все еще:

— Помощника не дадим! А хоть одну овечку потеряешь, три шкуры спущу!

Вот теперь все.

Головомойка в председательской бане не очень обидела Бориса: честно говоря, он ждал еще большего пару. Правда, Борис вообще-то был обидчив и самолюбив, ему с детства дома никто резкого слова никогда не говорил, но нрав председателя был хорошо известен, и Борис решил, что еще хорошо отделался.

Мать ни о чем его не расспрашивала, он сам по старой привычке рассказал все и о парторге, и о председателе:

— Сказал, хоть землю грызи, а проси пощады. Лодырем назвал. Работать лучше надо, говорит, жирок сгонять.

Мать помолчала немного, а потом тихо и покорно сказала:

— Не обижайся, сынок, он добра нам желает.

И слезы выступили у нее на глазах — то ли от обиды за сына, то ли просто так, от старости.

Ой, как не хотелось Борису седлать коня и отправляться на пастбище. Долго тянул он, сидел на низенькой скамеечке у очага, перебирал в памяти имена знакомых — искал, кого бы к себе в помощники пригласить. Да все, хоть убей, заняты, одни старухи да старики, и те то за внучатами присматривают, то домашнее хозяйство ведут.

Солнце уже почти село, когда выбрался он, наконец, на пастбище и собрал разбежавшихся овец.

Вот и пришло время Борису задуматься о своей жизни, о судьбе своей семьи, впервые, может быть, задуматься, впервые, может быть, испытать горечь. Недаром говорят буряты: «Пусть мясо наварится — суп вкусней будет, пусть годы проходят — ума больше будет».

Бориса мы теперь оставим наедине с овцами и его мыслями и отправимся снова к верблюдопасу Дамби. Не стесняйтесь: частые гости — душевные гости, так говорят у нас в степи. Да и узнать интересно, о чем это мать с дочерью разговаривают, к какому решению придут. Ну и конечно же, в их разговор Дамби и Балжима без конца вмешиваются. Поедем. Это не так уж далеко — пятнадцать километров по степи да еще на быстрых и выносливых конях — пустяки. А для мотоциклов и автомобилей — вообще рукой подать. Балма темной ночью, сквозь грозу, и то добежала. Поехали.

В летний вечер солнечный диск растет все больше и больше и багровеет. Смотрите: от красных лучей степь не окрасилась багровым оттенком, а по-прежнему зеленеет, даже ярче зелень стала. И голубое небо будто еще прозрачнее, чем днем. Разве найдутся на свете такие краски, что передали бы красоту вечерней Белой степи и тонкую голубизну неба над ней? Только темно-синяя черта горизонта становится гуще и чернее. Смотрите: юрта у левого подножья Одинокой сопки белеет, как опрокинутая фаянсовая пиала, омытая дождями. Разве найдется на свете такая чистая вода, как струи дождя в Белой степи, что смывает грязь и нечисть с земли, с жилья, с людей? Просторна ты, Белая степь, но сердца твоих сыновей и дочерей еще просторнее, и увозят они тебя в любые далекие края, где бы они ни жили и ни учились! Увозят память о тебе, Белая степь, и гости наши, никогда не забудут они твою красоту и твоих добрых, трудолюбивых людей! Улыбнись же, Белая степь, дочери своей и сыну своему, чтобы в души их влились покой и доброта, чтобы счастливы они были, чтобы радостно улыбались у своего родного очага. Пожелай же нам удачи, Белая степь, на нашем трудном пути, чтоб услышали мы в юрте Дамби добрые слова мира, слова, распутывающие клубок семейных неурядиц Балмы!

В степи часто случается такое: едешь в гости к чабану и вдруг недалеко от юрты встречаешь хозяина или хозяйку. Вот и на этот раз увидели мы Балжиму — на своем верблюде едет она к табуну. Она сразу же пожаловалась, что еще недавно пришлось пережить ей трудные дни, когда муж запретил ей рассказывать кому-нибудь о событиях в семье Бориса и Балмы. Представляете, как трудно было жить женщине! Но теперь, слава богу, все уже знают, и можно сколько угодно судачить по этому поводу. И она с непередаваемым удовольствием рассказала нам о встрече Балмы с дочерью: