Валентин Крючков - На крутом переломе

Позвонил Вадим, сказал, что сегодня придет домой поздно. Надо, пожалуй, поговорить с ним о перестройке, о гласности. Вон сколько всего пишут в газетах. Да такого — волосы дыбом! Вадим, чтобы быть в курсе самого-самого, завёл специальную папку, куда аккуратно складывает наиболее обличительные и пользующиеся популярностью статьи. Он здорово изменился. Особенно после смерти брата. Трудный возраст — мужает. И время на этот период пришлось не простое. Каждый день узнаем что-то новое. Теперь все события, которые происходят в жизни города, так или иначе касаются его, воспринимает очень серьезно. Взять хотя бы вчерашний день. На центральной улице города собирал подписи граждан против строительства и пуска атомной станции. Рядом с театральным кафе собрались студенты, энтузиасты всех возрастов. Расставили столы. За каждым несколько человек. Среди них и Вадим. Над столами — наспех написанные плакаты: «Наш город — это тридцать Чернобылей!», «Нет атомной станции!», «Не хотим жить в постоянном страхе!», «Если ты патриот города — поставь свою подпись!», «Затраты можно восполнить, наши жизни — никогда!».

К столам подходили люди, торопливо расписывались и уходили, вслух рассуждая: «Неужели поможет?», «А те, кто собирает подписи, — смельчаки! Лет несколько назад за это вмиг бы упрятали в каталажку».

К вечеру, когда с главной улицы города схлынул основной поток людей, — административные органы, как и прежде, попросили организаторов сбора подписей разойтись и унести столы. Вадим воспротивился — его забрали. Когда сажали в машину, он выкрикнул:

— Вы попираете демократию! Разве ее для этого нам вернули? Вы не перестроились и обеими ногами еще в застойном, сталинском периоде. Но вас я не боюсь! Я боюсь атомной станции. Она всех, в том числе и вас заставит жить в постоянном страхе! Вот надо о чем думать. Днем и ночью. Всем! А не о том, чтоб убрать столы.

Потом, вслед за машиной, друзья Вадима прошли к отделению милиции и стали скандировать: «Свободу нашим товарищам!», «Да здравствует демократия!», «Нет застойному периоду!»

Люди, а их собралось немало — взирали на это с удивлением и опаской. Но когда некоторые из работников милиции попытались добраться до крикунов, народ грудью встал на их защиту.

Вадим вернулся домой к ночи. А утром Никанорову позвонил Каранатов.

— Тимофей Александрович, ваш сын проявляет излишнюю активность. Вы что, не контролируете его действия?

— Он взрослый. Думаю, понимает, что делает, — также не здороваясь, — ответил Никаноров.

— Он сборища организует! Вносит смуту в среду студентов, да и на горожан оказывает нежелательное влияние.

— По-моему, сейчас это по-другому называется. Мы забыли о демократии. Понятие о ней энциклопедическое. Я говорил с Вадимом. Он не скрывает своих действий. И разве не прав он, что борется против пуска атомной станции? Ведь это же такое головотяпство — разрешить строительство ее на окраине города? Да при том одного из крупнейших в стране. Говорят, Александров настоял. А если, в самом деле предположим, что случится авария?! Ведь от этого мы не застрахованы?!

— Нечего заранее беду накликивать. У нас вся нагорная часть будет от нее отапливаться. Говорят, необходимые защитные меры принимаются.

— Они и в Чернобыле, говорят, — Никаноров выделил голосом слово «говорят», — тоже принимались. Теперь весь мир знает, что из этого вышло. А наш город — это тридцать Чернобылей. Представьте, в случае аварии, какие нас ждут последствия? Каждому здравомыслящему человеку ясно. Какие у вас вопросы к моему сыну?

— Борцом за справедливость ему рано рисоваться. Слишком зелен. Здоровый, не значит взрослый. И отца компрометировать не следует. Демократия демократией, а топить в скором времени будет нечем. Так что неизвестно, куда кривая выведет.

— На исправление.

— Не нравится мне ваша позиция, — перебил Каранатов. — Кстати, вы закончили подготовку материала на бюро? Вот и хорошо. Заодно на бюро и поговорим обо всем. Мы включим в повестку это. До свидания.

— До свидания.

После разговора с Каранатовым Никаноров почувствовал, что в душе остался неприятный осадок. Кудрина не перевел из мастеров. Теперь могут всыпать. Да еще как! За Вадима будут на бюро спрашивать? Еще чего не хватало! А чего возмущаться? Так выговор и вкатят. За родного сына. С Вадимом теперь много не поспоришь. С какой обидой говорит он о прошлом.

Как-то вернувшись с работы, Никаноров увидел сына на кухне. Он сидел за столом, пил чай и читал газету, подчеркивая карандашом отдельные места.

— Интересная статья?

— У нас, папа, правда была, оказывается, лишь в названии газеты. А не сменить ли заодно и вывеску главной газеты страны?

— О чем статья?

— Опять о тех, кому мы верили, кого боготворили. Вот послушай. «…10 июля того года (1934 года) ОГПУ было реорганизовано в НКВД и при нем создан внесудебный орган — особое совещание. В его состав введен прокурор СССР. Тут тебе и «меч закона», и «надзор» за ним. В день убийства Кирова, 1 декабря 1934 года, Президиум ЦИК СССР принимает постановление «О порядке ведения дел по подготовке или совершению террористических актов». В тот же день! Верх оперативности? За такой срок разработать юридический документ? Или особый дар предвидения событий? Но факт тот, что документ появился, и он устанавливал невиданный дотоле «порядок». До 10 суток срок следствия, вручение обвинительного заключения за сутки до суда, исключение из процесса «сторон» — прокурора и адвоката, отмена кассационного обжалования и даже просьбы о помиловании — немедленный расстрел. (В 1937 году такой же порядок введут по делам о вредительстве и диверсиях. Но и этих упрощений оказалось мало. По предложению Кагановича введено внесудебное рассмотрение дел с применением высшей меры, а Молотов, учитывая большое количество дел, предложил вообще «судить» и расстреливать по спискам). — Вадим бросил газету на пол. — Уму непостижимо! Неужели это в нашей, социалистической стране?! А мы, выходит, ничего не знали? Никакой гласности, никакой демократии. Все у нас хорошо! Все в ажуре. А общество-то, оказывается, переживало застойный период. Но так все шито-крыто было, что люди и не знали, что живут не в передовом социалистическом обществе, а в деспотическом. За железным занавесом. Сталин — деспот, маньяк, а все его окружение — Жданов, Ворошилов, Каганович, Молотов и К° — подпевалы. Как дошли до такого? И даже всесоюзный староста Калинин. У человека жена в тюрьме, а он подписывает приговоры. В общем, руки всей когорты сталинских сподвижников — в крови. А по истории, которую мы учили, все они — преданные делу революции. И вы и мы верили этому. Нас заставляли верить. На западе, выходит, знали больше, чем мы? Поэтому они и не воспринимали наш социалистический образ жизни, в котором главная черта — уверенность в завтрашнем дне. А как же 1937 год? Тогда этой уверенностью и не пахло.