Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Так началась моя карьера фрика.

Позже были и пробритые на голове полоски, и полкило металлоизделий в ухе, и котелок в сочетании с пончо, и устойчивый клубный загар от ультрафиолета, подсвечивающего рейвы, завезенные на берега Невы Тимуром Новиковым.

Нас было много. Девочки в смешных платьях и шапочках, выкрашенный в цвет марганцовки Сережа Африка, великий и ужасный Владик Монро, как-то раз открывший мне дверь в платье от Диора и с полудохлым ужом в руках.

Перестал быть фриком я в одно жуткое утро, когда проснулся на подушке, украшенной кроваво-красными пятнами.

Предыдущей ночью мы с друзьями посетили заведение с поэтическим названием «Пегас». Никакого отношения ни к поэзии, ни к лошадям место не имело — там тайно собирались гомосексуалы Питера. Чтобы попасть внутрь, надо было найти нужные ворота посреди забронированной чугуном ночной улицы, отыскать неприметную кнопку звонка и пройти фейсконтроль, который осуществлял пожилой педераст по кличке Таня Ларина.

Внутри мрачноватого подвала прибывшим предлагалось бесплатное угощение: отдающая ацетоном водка, салат из порубленных на четыре части капустных кочанов и почему-то укладка волос. Те, кто воспользовались услугами ночного куафера, выглядели страшнее, чем капустный салат, и я быстро и нервно напился подозрительной водкой.

Кому-то из нашей компании показалось забавным обновить имидж прямо в кабаке. Томный юноша уговорил меня выкрасить волосы какой-то странной субстанцией, которая якобы смывается теплой водой. Впрочем, степень опьянения была такая, что уговорить меня можно было на что угодно. В итоге вошел я в кабак платиновым блондином, а вышел цвета свежей крови.

Коварный парикмахер меня обманул: утром краска не смылась ни теплой водой, ни горячей, ни шампунем, ни хозяйственным мылом. Оставив тщетные попытки вернуть прежний цвет, я стал готовиться к семинару по философии.

Стандартная подготовка сводилась к наполнению семистаграммовой фляжки водкой. Приходя за пятнадцать минут до начала семинара, я усаживался на подоконник, принимал изящную позу и алкоголизировался.

Звенел звонок, меня вносили в аудиторию и для надежности подпирали с боков — я норовил сползти под стол.

При виде преподавателя меня, как обычно, обуяла жажда общения. Икая через слово, я вел с ним оживленную дискуссию о Фромме, не забывая прикладываться к фляжке — видел преподаватель плохо, и на занятии можно было не то что пить — канкан плясать.

Семинар по философии плавно перешел в посещение мастерской художницы по кличке «Никотинщица», потом в поход на рейв, потом в танцы вокруг памятника Екатерине Великой, потом ничего не помню.

...Никогда и никому не пожелаю проснуться в постели, раскрашенной веселенькими кровавыми кляксами. Особенно, если постель чужая, вокруг — строительный пейзаж, а рядом — незнакомая бородатая недвижимость.

Минут пять я боролся с мыслями о том, что я кого-то убил и съел. Потом, осмелев, пнул тело ногой.

Тело замычало. «Слава богу, не доел», — мелькнуло в голове.

— Ковбой, ты кто? — спросил я.

— Леша, — обиженно пробурчал ковбой и, всмотревшись мне в лицо, завизжал.

Было от чего — краска переместилась с волос на личико, постельное белье и руки. Частичная реконструкция событий показала, что нахожусь я в ленинградской области, в ремонтируемой гастарбайтером квартире, и с гастарбайтером же провел ночь. История же перемещения меня на расстояние трех часов езды электричкой так и осталась загадкой.

...Электричка въехала в туннель, и тамбурное окно отразило юнца с взломаченной головой, красными пятнами на лице и причудливой металлоконструкцией, воткнутой в мочку левого уха.

Пока я пытался причесаться, отражение растаяло, и вместо него появился трансвестит моего детства Вера Павловна.

— Наркоман и педераст! — трубным голосом возопила она, и угрожающе помахала огромными дамскими панталонами.

— Э, нет, — ухмыльнулся я. — Ты — моя галлюцинация.

— А Неву в пять утра переплывала галлюцинация? Кота соседского ЛСД галлюцинация накормила? А стриптиз в институтской столовой кто устроил? Тоже — галлюцинация?

И Вера Павловна ткнула мне в морду трусами, на которых мелким почерком были записаны все мои мелкие и не очень проделки...

...Поезд тряхнуло, и я проснулся. Мимо проплывали одинаковые дома Купчина. Я вытащил серьгу из уха и, надвинув поглубже разноцветную вязаную шапочку, приготовился к выходу. Если я поспешу, то успею сегодня вернуть природный цвет волос и засесть за подготовку к зачету. А безбашенный праздник, от вкуса которого немеет язык, пусть продолжается. Но уже — без меня.

Прошло уже больше десяти лет, все почти забылось. Но, когда вижу яркую, как колибри, стайку тинейджеров, я улыбаюсь и трогаю себя за левое ухо, нащупывая три чуть заметные, заросшие дырки.

Из кабаков я в начале 90-х просто не вылезал. Ночью, тяжко вздыхая, приводил себя в порядок и полз тусить. Зачем? А хрен его знает. Видимо, другой альтернативы не было. Дома сидеть, носки вязать — не умею, от песни про «был бы милый рядом» мне сразу случалось видение: слепоглухонемой парализованный милый, а рядом экстатическая идиотка, которая искренне считает, что раз «милый рядом», то судьба удалась. А качество милого — это уже дело десятое.

Я удивляюсь персонажам, для которых самое важное — это «чтоб как у людей». Не счастье, не удовольствие от собственной жизни, не самореализация, а «как у людей». Чтоб семья, дети, дом — полная чаша. Иногда только перед смертью понимают, что постоянный привкус гавнеца в рту после питья из этой самой пиалки. Потому что не были морально готовы ни к семье, ни к детям.

Поэтому я упорно тусовался — мне это казалось пусть не оптимальной, но лучшей альтернативой тупому высиживанию собственных яиц в ожидании счастия, и жил по принципу «ввязаться в драку, а там видно будет».

Моя подруга, оперная певица Оля, женщина широкая как душой, так и в габаритах, находилась где-то посередине между озвученными выше позициями. Тусовалась она весьма активно и после каждого выхода в свет уносила в когтях по жениху, демонически при этом хохоча. Все бы ничего, но она считала мое мнение экспертным и первым делом приносила их мне домой на осмотр. Как правило, в полпятого утра.

Не впустить ее в дом было сложно. Оля начинала петь под окнами оперным меццо что-нибудь из «Хованщины», крепко зажав под мышкой трепыхающегося жениха, и разбуженные волшебной силой искусства соседи грозились отравить меня фуросемидом. Перспектива превратиться в дымящуюся лужицу мочи меня не влекла, и Олю я впускал. Степень омерзительности женихов определялась тем местом, в котором она завершала банкет. В лучшем случае, это был закрытый фуршет в театре, в худшем — ближайшая помойка. Соответственно, юноши делились на театральных педерастов и мелкий криминалитет без определенного места жительства.