Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

ЭТО БЫЛ НЕ МИШКА.

Из полиэтиленового пакета полетели на кровать приспособления веселой расцветочки, и меня чуть не убило жемчужиной коллекции — каучуковым членом жабьего цвета, размером 30х12.

Я понял, что в мединституте мне цинично врали о размерах некоторых отверстий человеческого организма. Я был уверен, что в живого человека такое не войдет. В этого вошло, и еще осталось.

Утро покрасило нежным светом вполне пасторальную картинку: в балетной заднице совершал поступательно-возвратные движения зеленый инопланетный хрен, а из мобильного телефона мне на два голоса исполняли песню про коробочку хлопка Джамшед и трансвестит Корделия.

Честно говоря, трансвеститов я боюсь еще со времен знакомства с Мадонной.

Мадонна был чудовищем. У всех есть такие знакомые — относишься к ним хорошо, но, углядев издалека, стараешься перейти на другую сторону улицы. Общение с ними напоминает секс с таксистом в «Жигулях» — оно мучительно, и небезопасно. Проще расплачиваться не натурой, а деньгами, увидев Мадонну — нырнуть в подворотню. Так оно вернее, и никто не увидит, что ты посреди главной улицы города общаешься с жутко раскрашенным манерным человеком неопределенного пола и возраста.

— Оооой, я тебе из автомата звоню, а все на улице на меня так смоооотрят!

— А во что ты одет?

— Ну, нормально одет! Шортики желтые латексные, топик такой же, может, им черный лак на ногтях не нравится? Или колготки порвались?

— А парашюта за спиной у тебя нет?!

Мадонна пляшет в гей-клубе на тумбе в нижнем белье. В женском, естественно. У Пикассо была девочка на шаре, а у нас — Вадик на кубе. Пока он не задерет в батмане ногу и не явит зрителям спрятанный член, отличить его от девицы невозможно. Он искренне думает, что это стиль «унисекс», хотя, на мой взгляд, это стиль «трансвестит». Вид у него таинственный настолько, что ему даже ни разу гопники не набили морду. Наверное, боялись утонуть в тональном креме «Балет».

На большом кастинге модного феста были все. Как обычно, кастинг начался на два часа позже, все потеют, у всех болит голова, а мы с коллегой по кличке Салоёб пьем за кулисой настойку боярышника, потому что денег у нас нет. Ничего у нас нет, ни совести, ни чести, ни денег. Пьяные мы.

И тут, смотрю, народ расступился, как волны морские, а из волн выходит Чудище с Цветочком аленьким — это за кулисами появляется Мадонна. Кто-то из дизайнеров позвал его на кастинг. В глазах у охотниц на папиков и у студентов института Лесгафта один вопрос — «что это?».

— Это Мадонна, — говорю, — не бойтесь, оно живое.

Пока собеседник осмысливает, я ловко ныряю обратно в кулису, где Салоёб без меня может выжрать весь боярышник. Он тренированный, я его знаю. Его ж не просто так Салоёбом кличут — водку стаканами, сало шматами, и — «нэсла Галя воду...»

В щелочку вижу, как Волшебная Фея виснет на Кирюше. Он на третьем курсе Лесгафта, у него пятьдесят восьмой размер одежды, а вид спорта у него — академическая гребля. Он огромный, нервный импульс по нему идет долго, и, скорее всего, сначала он сольется в экстазе с Мадонной, а потом уже поймет, что это все-таки не девочка. По довольному пению медузы, которое издает Кирюша, я понимаю, что страшная тайна ему еще не открылась.

Но в мои планы не входит мешать простому трансвеститскому счастью, и вообще, Кирюшу я не люблю за бородатые анекдоты, а к нам залезла в кулису Рамиля, которая где-то сперла бутылку «Хеннеси». У Мадонны своя свадьба, у нас своя, и наша краше.

— Правда, я красавишна? — интересуется кожаный мачо Салоёб голосом нашего ведущего моделя, поводя могучим плечом с драконом, и громко рыгает.

— Ты чудовишна! — отвечаю я и делаю большой глоток: мой номер выкрикнули, и чей-то еще.

Двойкой идти.

Смотреть я могу уже только перед собой, и кто идет рядом, мне неведомо. Но зал реагирует как-то странно. Ширинка у меня застегнута, слюни не текут, ботинки не в говне — но что-то явно не так. Я четко помню, что если поднять брови, то глаза станут более раскосыми, и я увижу, кто находится справа. Поэтому я загадочно поднимаю одну бровь и обнаруживаю Чудовище. На конце проходки Чудовище закидывает на меня ногу в лосинах и «Мартинсах», зал хлопает и хохочет, а я шиплю «я сделаю из тебя настоящую женщину! Вот прямо сейчас! Без наркоза!».

Отмучившись, мы едем догоняться к Салоёбу: сверхпредприимчивая Рамиля у кого-то из модельеров выцыганила сто баксов, зажатых за съемку. За нами увязывается Мадонна — Кирюше кто-то открыл глаза на его некоторые анатомические особенности, а зря.

Выслушав рассказ о том, как самый мужественный на фото представитель нашей конюшни был выгнан со съемок рекламного ролика, где не мог нормально нарвать умильно скалящейся Рамиле цветов, потому что моментально превращался в «девочку, собирающую ромашки», я отползаю и вырубаюсь. Мне снится, что мне делает минет кот, а у него тонкие острые зубы, и мне они мешают, а в жопу кот не дает, потому что он может лопнуть, а ему нельзя — это последний в мире говорящий кот-хуесос, доцент кафедры математики, между прочим.

Открываю глаза, а на мне сидит верхом мисс Унисекс, вцепившись когтями в довольно деликатную часть тела. А голос у нее упыриный, и говорит она вещи страшные: сейчас, говорит, я буду тебя задрачивать. Не надо, говорю, меня задрачивать, отпусти меня с миром, и будет тебе счастие. Нет, говорит, не будет мне счастия, пока я не задрочу тебя нааааасмерть! Или, говорит, тебе жена лучше дрочит?

Да не дрочит мне жена, нет у нас такого в сексуальной практике. Связать супружницу ее же колготками, и жестко отыметь — это пожалуйста, это завсегда. Во время месячных совокупиться, а потом за сигаретами спуститься, вахтера вусмерть напугать кровавыми руками да личиком — тоже легко. Подраться, оконное стекло вынести и на осколках трахнуться — нет проблем. А вот задрачивать — не надо, это личное. Да еще и насмерть. Вот, говорю, твоя шляпа, Мадонна, уйди, мавка проклятая.

Отбился кое-как, выполз на кухню, а там уже веселье в полный рост: Салоёб успел съездить на такси за выпивкой, и купил на пятьдесят баксов. настойки боярышника. Мы разводим ее подсахаренной водой и пьем. На вкус она совсем как девяностые — сладкая, дурная, похмельная.

Золотой дождь тех лет привел к гуманитарной катастрофе: общество стало внеиндустриальным и вседозволенным, а экзальтированные школьницы писали в анкетах, что мечтают работать проститутками. В целом, население разделилось на три основные группы: тех, кто продавал себя, тех, кто за это платил, и тех, кто возмущался происходящим развратом, потому что продать себя не мог...

«Уважаемый Борис Николаевич! Мы, жильцы домов по улице Н-ова, категорически возмущены тем, что каждую ночь из окон общежития университета под звуки горна летят использованные презервативы! Ими потом играют наши дети и давятся наши собаки! Мы обращаемся к Вам, как к президенту Российской Федерации, с просьбой принять меры!