Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

БОМЖи обычно сразу выкидывались за дверь, и более не возвращались. Ну, кроме одного, который пытался влезть обратно через форточку и в ней застрял, к большой радости меня и милиции. Я до прибытия милиции не больно, но обидно бил его пластиковой бутылкой по голове, светло и весело гогоча.

Театральный же педераст — более устойчивая субстанция. Если в ответ на угрюмый взгляд исподлобья они не уходят сразу, а начинают ворковать «Какой мужчина!» — все, ты попал.

В одну ужасную ночь, вернувшись из клуба, я сосредоточенно разглядывал подозрительное пятно на коленке. Час назад об нее терся с неясными намерениями похотливый гномообразный субъект. В тот вечер жизнь вообще не задалась — я только-только побрился наголо (напился, пришел в Wella, икнул и сказал: «Под ноль!»), и всю ночь ко мне подходили разномастные уродцы и пытались погладить меня по голове.

Приближаясь к дому, за квартал услышал сотрясающее колодец двора меццо. Оля просилась в гости, крепко сжимая в одной могучей руке театральное попадалово, а в другой — литровую бутыль джина. Испугавшись последствий и обрадовавшись джину, я ловкими пинками загнал их к себе в комнату.

Попадалово звали Пашей. Хорош он был всем, кроме повышенной экзальтированности. Жеманные мужчины на меня оказывают такое же действие, как контрасекс. Мне хочется приклеить их оттопыренные мизинцы к ладошкам скотчем, а в рот быстрее сунуть хер — пусть тренируют дикцию по Демосфену.

Отобрав у Оли джин, я присосался к бутылке, недобрым взглядом посматривая на гостей. С певицей все было ясно: сейчас она будет танцевать, потом плакать, потом уснет. А вот что делать с парнем, было не вполне понятно. Парень тем временем рассказывал про недавно прочитанную повесть, в которой композитору отрезали трамваем голову, и был говорящий кот. Еще в повести была «какая-то дура, которая летала на метелке, и дьявол, не помню, как звали — Волан, что ли?».

— Я хочу играть в этой повести!

— И кого же?

— Дьявола! — торжествующе хлопнул ресницами премьер полей и огородов.

— Кхе-кхе... — подавился я джином.

В пять утра на звуки веселья пришел сосед по коммуналке, угрюмый сорокалетний слесарь. С водкой. Дядя Вова был хрестоматийным мужиком в телогрейке, сморкался пальцами и произносил только три фразы: «Ебать-копать», «В пизду» и «За присутствующих дам». Он был одинок, жена сбежала лет десять тому назад, прихватив дочь и комод. Изредка у него ночевала дворничиха — беженка из Молдовы.

Сочетание персонажей стало совсем причудливым и взрывоопасным: Оля крутила в воздухе лифчиком, пытаясь плясать канкан, Паша и дядя Вова смотрели друг на друга, как солдат на вошь, и я счел за лучшее выгнать всю компанию на кухню, в надежде, что они друг друга перережут. Тщательно запер дверь и заснул.

В час дня, пошатываясь, я с опаской выглянул в коридор. На полу валялся одинокий Олин лифчик. Других биологических следов певицы обнаружено не было. Дверь в комнату дяди Вовы была приоткрыта, и я решил убедиться, что Пашу или убили, или выгнали, а Оля получила свою дозу мужских гормонов.

Мне открылось страшное. Оля спала на столе, завернувшись в слесарскую спецовку, а Паша и дядя Вова, блаженно улыбаясь сквозь храп, слились в позе, которая святыми их не личила.

И я закрыл дверь, потрясенный простым человеческим счастьем Вовы-сантехника.

Кажется, они до сих пор живут вместе.

* * *

Ночная жизнь девяностых была причудлива и промискуитетна. В кабаке можно было встретить и профессионально нищего, и культурную элиту. И собственных родственников, черт бы их побрал.

«Ты меня пригласи в ресторан, я надену все лучшее сразу!» — неслось из телевизора.

— Не взопрей, милая! — буркнул я, прибивая кудри к голове в нужном порядке. — Во всем сразу-то!

Я собирался в Гнездо Порока, клуб, проходивший под кодовым названием «Сухумский обезьянник». Там у меня была назначена встреча с кузеном, сотрудником дипкорпуса одного из среднезиатских государств. Приезды кузена по его дипломатическим делам в Москву всегда заканчивались одинаково: он напивался и, нагнав полную хату блядей обоих полов, исполнял песню про хлопковую коробочку, после чего засыпал в неожиданных местах. В мои добровольные обязанности входило рассчитаться с блядями заранее выданным баблом, выгнать их, достать хозяина из-под раковины и переложить в кровать.

Поэтому особо хорошего настроения перед встречей у меня не наблюдалось, но обижать кузена не хотелось. Как можно обидеть человека с лицом персидского кота, который регулярно привозит тебе аутентичные пряности? Надо идти, родня все-таки. Хоть и про коробочку поет.

Но в этот раз сценарий изменился: потрясенный нечеловечьей красотой огромного трансвестита, Джамшед нажрался прямо в кабаке и пытался танцевать народные танцы. После чего заявил мне, что нашел свой женский идеал всего за двести баксов, и сгрузил чудовище в «вольво» прямо в кокошнике.

— Ну, погоди, тварь плоскомордая! — злобно пробормотал я, оставшийся в кабаке в два часа ночи в состоянии «я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано».

Пробился с матюгами к стойке, купил побольше бухла и стал озираться по сторонам.

— А что скучаем? — пахнуло на меня ароматами салона красоты, перегара и раздевалки в спортклубе одновременно. — Пойдем к нам!

Носитель запаха был вполне прекрасен, и я переместился за стол, за которым горланила подозрительно фактурная и чем-то знакомая компания.

Через десять минут я понял, что попал на встречу выпускников балетного училища, которых трагически разделила творческая судьба.

— Пппппермский балет! — шипела одна половина стола.

— А в ресторане, а в ресторане, а там гитары, а там цыгане! — передразнивала другая.

Знаменитый закон парных случаев ехидно показал мне сморщенную задницу. Но жопа того, кто облизывал мне ухо, сморщенной вовсе не была, и я принял приглашение «выпить более приватно».

На месте я внимательно осмотрел визави. Тридцатипятилетний танцор выглядел максимум на двадцать три. Ну, как известно, нет мозгов — нет морщин. А мой опыт общения с академическими танцорами показывает, что мозгов там, увы, немного. Начиная с пяти лет их физически загружают так, что развивать мозги не остается ни сил, ни времени. Так, просто утолщение на головном конце спинного мозга. Ну, мозжечок еще по черепной коробке со стуком катается координации ради. Впрочем, в данной ситуации умение давать на шпагате неизмеримо важнее умения логарифмировать в уме.

Все бы ничего, но вдруг эфеб сказал:

— А можно, я принесу свои любимые игрушки?

— Можно, — не заподозрив дурного, сказал я.

Мало ли, может он с любимым мишкой до сих пор спит. Выявленный в разговоре уровень умственного развития позволял предположить именно такой расклад.