Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Я отсчитываю окна — от левого края. Каждое из них — рамка фотографии из альбома моей юности, вот только лиц в этих рамках больше нет — все разлетелись. 214, 215 — тут жила Пия.

Когда я поступил на первый курс, на шестом доучивались остатки финско-российской дружбы. Больше финны к нам не поступали. Вероятно, правительство страны озер и целлюлозы обиделось на потребительское отношение петербуржцев к их маленькому, но гордому государству — гипермаркетов тогда еще не существовало, и самым большим магазином Питера была собственно Финляндия. Туда ездили на выходные за холодильником, прихватив с собой дозволенное количество водки и сигарет — и то, и другое стоило на местности дорого и моментально сливалось аборигенам по спекулятивной цене. Еще одним способом заработка был древнейший — прибывшие русские тетеньки нападали на респектабельных финнов, неожиданно сунув им под нос ладошку, на которой было написано шариковой ручкой чарующее слово «ПИЗДА!». В финском эквиваленте.

В ответ на бесчинства русских варваров Финляндия посылала в Питер паромный десант из суровых викингов. Викинги ехали провести выходные, вернее, нажраться в мясо по дешевке.

Финны, жившие в общежитии, проявляли все черты национального характера: с понедельника по пятницу их было не видно и не слышно, но с началом уикэнда они активизировались. Скопища натуральных блондов стекались к общежитию, нагруженные пакетами с деликатесами и ящиками с водкой «Распутин».

В одной из четырех комнат нашей общажной секции жила прекрасная лапландка Пия. Она была похожа на Ким Бессинжер, но намного более классического типа. А главное — она была натуральной платиновой блондинкой. Ровное, отливающее металлом полотно волос струилось по точеной спине, и когда она выходила перекурить с учебником патологоанатомии в руках, засранная всеми народами мира кухня превращалась в кадр работы Хельмута Ньютона.

На выходные к ней приезжала мать, посидеть с годовалым внуком. Темно-рыжая, такая же высокая и молчаливо вежливая, но, скорее, Аведон, чем Ньютон — ее поздняя красота тлела углями в палых листьях октября.

Я, по малолетству не подозревавший о потенциях финской печени, как-то вечером пятницы принял соседское предложение слегка выпить. Запихав ребенка спать, торжественно-строгая Пия села за стол, и с легким акцентом сказала:

— Ну, ёбнем!

Не меняя позы и выражения лица, она сосредоточенно поглотила около литра водки. Мне к тому времени было уже «не до грибов»: Распутин с этикетки начал мне подмигивать, вокруг головы собутыльницы организовался отчетливый нимб, а из коридора раздавалось пение ангелов. Ангелы почему-то пели финские народные песни под треск ломаемой мебели. Я издал совершенно зверьковый звук и плавно вошел мордой в блюдо с финской селедкой.

Пия задумчиво рассматривала меня сквозь рюмку около минуты, затем встала, невозмутимо обтерла мое шестнадцатилетнее личико, перекинула мои (тогда еще) семьдесят килограмм через плечо и аккуратно сгрузила на кровать. После чего пошла за следующим. К часу ночи на кровати нас было уже трое, а лапландская сатаница пила с появившимся старшим братом Пеккой, при ближайшем рассмотрении оказавшимся форматированной копией Дольфа Лундгрена.

Пошатываясь, я сполз с кровати и заявил, что мне нужно под холодный душ — ключ от душа хранился у Пии, как у самой ответственной в секции и не склонной терять мелкие предметы.

Постояв под холодным душем минут пятнадцать, я понял, что не запер дверь. Понимание пришло с абсолютно голым Пеккой, который заявил, что беспокоится и решил меня проведать. При этом его конец в два рывка встал, и сквозь шум воды я услышал, как он отчетливо шлепнул по кубикам пресса.

«Овдовел слон, лопнула мартышка», — успелось подумать перед тем, как угорский монстр опустился на мокрый кафель и потянул меня за собой.

Через полчаса, абсолютно трезвый и вздрагивающий крупной дрожью от двух бешеных оргазмов под водопадом ледяной воды, я вприпрыжку ворвался в комнату и хлопнул в один глоток стакан разведенного спирта (водка к тому моменту кончилась).

Хозяйка пикника со значением посмотрела на меня, а потом злобно что-то сказала по-фински брату.

— Сколько тебе лет? — озабоченно поинтересовался секс-комбайн.

— Шестнадцать.

Комбайн замер в глубокой задумчивости. Я, в свою очередь, не менее задумчиво рыскал взглядом по столу в поисках еды. Моральные аспекты содеянного меня волновали в последнюю очередь — очень хотелось жрать.

Через полчаса, когда уже пять жертв финского пьянства лежали аккуратным штабелем на кровати карельской березы, Пекка вышел из астрала и уверенно сказал:

— Я все обдумал. Я приду завтра.

И ведь пришел.

Бойтесь прекрасных скандинавок. За их ледяной, совершенной красотой кроются мощная печень и не менее мощный старший брат, который всенепременно вас выебет.

***

Я медленно обхожу остов бывшего жилища, выискиваю знакомые окна и всматриваюсь в них. Там навсегда останутся мои романы, мои навечно закольцованные сюжеты.

.Марина проснулась и первым делом выпила «Фейри». Не то, чтобы она всегда пила его по утрам, просто кто-то вчера спьяну налил «Фейри» в бокал, а Марина с бодуна не разобрала, что хлебает.

Склонившись над тазиком в рвотном позыве, она извергала радужный пенный поток и думала: «Нет худа без добра. Говорят, он жир удаляет, а у меня пять кило лишних». Опыт Марину не научил ничему — на прошлой неделе она «поправилась» оставшейся с вечера рюмкой, в которую сама же и положила контактные линзы. Минус сто долларов — во столько обошлись новые.

Как следует отмыв желудок от бытовых загрязнений, Марина подошла к дивану и стала ожесточенно пинать лежащее на нем тело.

— Вставай и выметайся! Сейчас мой парень придет!

У нас были свободные отношения — жениться мы не собирались и больше дружили, чем пылали страстью. Но нам вместе было неплохо и в тусовке, и в койке. Поэтому мы приняли джентльменское соглашение — когда одного нет всю ночь, второй может заниматься пьянством и развратом. Но при одном условии: к оговоренному часу посторонних в квартире быть не должно. Меня Марина побаивалась — когда я впервые застал ее с любовником, то улыбнулся и пошел варить кофе. Вернувшись с кофейником, поднял одеяло и вылил кипяток на яйца разомлевшего со сна курсанта.

Верещащему горе-любовнику я объяснил, что пребывание при мне в моей постели и с моей же бабой как минимум повод для драки. А я максималист.

Обнаружив постороннее тело во второй раз, я заставил маленького, хлипкого любителя чужих постелей делать мне минет.

— Какие условности между близкими людьми? — приговаривал я, крепко держа его за волосы.