Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Ну пошли, хороший, пошли, милый, — с трусливой лаской в голосе приговаривала Наташа, увлекая его за собой. — Будем идти потихонечку, придем к колодцу, водички тебе дадут холодной…

Верблюд шел…

Ниязкули с замирающим сердцем прислушивался к удаляющимся шагам. Нервы его не выдержали, и он, обдирая в кровь руки, стал карабкаться из ямы, наконец, перевалился через край, полежал, переводя дух, потом вскочил, оглянулся на уходящего верблюда и пустился стремглав в другую сторону. И это было его ошибкой. Ему бы переждать малость, дать Наташе увести верблюда — и он был бы спасен. А тут верблюд, хоть и далеко уже был, услышал топот позади, рванулся и, раскидывая длинные ноги, помчался обратно. Хорошо еще, заметив погоню, успел Ниязкули добежать до спасительной ямы. А то лежать бы ему на раскаленном песке кровавым месивом…

Когда Наташа вернулась, верблюд снова лежал у края ямы, вытянув длинную шею. На девушку он не обратил внимания. А она стояла перед ним беспомощная, не зная, что делать. Она потянула за узду, но верблюд даже не поднял головы, терпеливо ожидая своего часа, часа жестокой мести.

У Наташи стало ломить виски. Хотелось махнуть на все рукой и податься домой. Но она не знала дороги и боялась, что снова заблудится.

Ниязкули стонал и причитал на дне ямы. Вдруг он крикнул:

— У нас один выход — догони чабанов, они вернутся, помогут! Иначе я умру здесь!

Наташа задумалась. Отара движется медленно, и ей, наверное, на самом деле удастся догнать чабанов. Она взошла на холм, вгляделась из-под ладони в дрожащую дымку на горизонте и содрогнулась при мысли, что надо будет идти так далеко по пустыне. Но и оставаться было бессмысленно. Она соорудила из полотенца что-то вроде чалмы и пошла.

Этот путь был ничем не лучше ночного, — тогда ее врагом была песчаная буря, сейчас — нестерпимый зной. Губы пересохли, в глазах появилась резь, в туфли набился песок, и она натерла ногу. Когда попадались песчаные участки, она совсем выбивалась из сил и на склон бархана уже не шла, а ползла, обдирая колени.

Но и для овец путь был нелегкий, они двигались еле-еле. Когда Наташа увидела с гребня бархана сизый шлейф пыли, стелящийся за отарой, она села на песок и заплакала.

Ее увидели. Керим первый подбежал, присел рядом, участливо заглянул в затуманенные влагой глаза, спросил тревожно:

— Что-то случилось, сестренка?

Слезы душили ее, мешали говорить. Наконец, она немного успокоилась, сбивчиво рассказала все, как было.

Керим, меняясь в лице, кусал губы от злости.

— Кто бы мог подумать! — стал оправдываться Чары. — Сказал — отвезу, я поверил…

— Кому поверил? — вспылил Керим. — Этот сукин сын, этот подлец способен на все! Завтра он скажет, что твой брат хочет тебя убить, — тоже поверишь?

Чары виновато молчал, вздыхая украдкой. Керим скрипел зубами, хватался за грудь, словно ему не доставало воздуха.

— Но ведь он сидит в яме, — напомнила Наташа, — ждет помощи.

— Пусть выбирается, как хочет, — сказал возмущенный Чары. — А если верблюд разорвет его на части — туда ему и дорога.

В душе он ругал себя последними словами за то, что доверился Ниязкули. И глядя на возбужденного Керима, он впервые за много дней понял, что такой человек не поступит подло. А он чуть было не лишил его жизни!..

— Вах, вах! — сказал вслух Чары, сжимая ладонями голову.

Керим понял этот жест раскаяния по-своему, сказал:

— Конечно, он подлец из подлецов, но мы станем такими же, если дадим ему умереть сейчас. Я поеду.

Когда он прискакал к указанному Наташей месту, верблюд тихо лежал на земле, а в яме громко скулил Ниязкули.

— Это я, Керим, — сказал юноша, склонившись над провалом, где сидел его хозяин. — Я привязал здесь твоего коня. Когда отведу верблюда подальше, вылезай и уезжай отсюда. Только не спеши выбираться, а то он может вырваться.

Он потрепал верблюда по шее, взял уздечку. Знакомые слова подняли животное на ноги, и он послушно пошел за Керимом. Они были уже далеко, когда позади раздался дробный перестук копыт по жесткой земле.

Подъезжая к отаре, Керим с удивлением увидел, что она остановлена, многие овцы лежат. И тут он заметил рыжебородого русского с двустволкой на коленях, сидящего с Наташей и Чары.

Девушка вскочила, заметив Керима, с улыбкой подождала, пока он подойдет.

— Вот, — сказала она, сияя глазами, — это мой папа.

— А вы, как я догадался, Керим? — тоже поднялся ему навстречу рыжебородый и протянул руку. — Спасибо вам от всей души. Дочка мне все рассказала.

Керим скромно потупился, стал чертить по песку носком чарыка.

Макаров достал из кармана блеснувшие на солнце часы, на слух проверил, хорошо ли идут, крякнул удовлетворенно, протянул их Чары. Тот вытер ладони о штаны, осторожно принял удивительную штуковину, тоже приложил к уху и счастливо улыбнулся, услышав частое тиканье, потом дал послушать Кериму. У молодого чабана совсем по-детски вспыхнули глаза.

— Это вам, — сказал Макаров, — на память о дяде Мише и его непутевой дочке.

Керим и Чары дружно стали отказываться. Керим даже хотел насильно засунуть часы в карман Макарова, но побоялся разбить.

— Не возьмете — обидите кровно, — положил руку на сердце Наташин отец. — Будете на часы смотреть — нас вспомните.

Они стали прощаться. Пожимая сильную ладонь Керима, Наташа сказала шутливо:

— Не забудьте каждое утро заводить часы, а то быстро меня забудете.

Керим и Чары остались одни. Керим стал поднимать отару, но Чары сказал:

— Ниязкули сказал, чтобы спешили к Хауз-Хану, но мы из-за него столько времени потеряли. Давай сделаем остановку?

Они соорудили шатер, развели огонь, стали кипятить чай. Оба молчали. Чары не выдержал, заговорил первый.

— Знаешь, совестно мне. Вчера такое плел… Ты не обращай внимания, ладно?

Керим, сидя на разостланном халате, ворошил палкой разгоравшиеся дрова, а когда она вспыхнула, бросил в огонь и стал смотреть, как пламя охватывает ее со всех сторон.

Чары тоже смотрел в огонь. И вдруг стал рассказывать все, о чем мучительно думал в последние дни…

Исполосованные межами хлопковые поля начинались сразу за крайними домами и тянулись далеко, сколько хватало глаз. Растения дружно шли в рост, и люди радовались, глядя на малахитовый покров полей. Урожай обещал быть отменным, поэтому и работалось легко, и разговоры среди дайхан были чаще шутливыми, прерываемые смехом.

Приближался полдень. Жара изнурила работающих в поле, но они не уходили, стараясь побольше сделать к обеду, только голоса поутихали.

По дороге, проложенной по меже, ехали верхом двое. Их провожали то любопытными, то открыто враждебными, то равнодушными взглядами.