Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Политграмоте надо учить, — отозвался Батыр.

— С ликбеза следует начать.

— Правильно говоришь, — поддержал Юрина Бердыли, — читать-писать люди не умеют. А правду они сердцем узнают.

Атанияз велел Кериму зайти. Под вечер, когда закатное солнце мягко освещало палевую, еще горячую от дневного зноя мглистую степь, Керим пришел в байскую юрту. Там уже сидели, поджидая его, два других чабана — Оразсахат и Куллы-наркоман.

— Вот и Керим, — обрадованно сказал Оразсахат, мучимый любопытством. — Говори, Атанияз-бай, а то время дорого, работы много, некогда рассиживаться.

Атанияз погладил бороду, недовольно шевельнул густыми, с проседью бровями, заговорил, тая раздражение:

— Знаю, все честные люди делом заняты, и нас тоже ждут дела. Но пришло время поговорить, посоветоваться. Дни бегут, и каждый несет свои заботы. — Он оглядел внимательно каждого, задержал взгляд на Кериме. — Я всех вас хорошо знаю, и вы знаете меня, мы можем говорить открыто. И это очень хорошо, потому что нет ничего хуже скрытности. Говорят, хорош халат новый, а друг — старый. Мы же друзья, верно?

Его голос неожиданно сорвался, он закашлялся, жалея, что перестарался и взял слишком заискивающий тон. Все-таки он боялся этого разговора, хоть и храбрился, и убеждал себя, что люди преданы ему и пойдут за ним в огонь и в воду.

— Когда я с вами — моя душа открыта. С такими, как Чары, я не стал бы разговаривать. Он, как объевшийся ишак, лягнул хозяина и ушел. Может быть, он думает, что в другом месте ему будет лучше, так пусть попробует, попытает свое счастье. Еще не раз добром меня вспомнит.

Чабаны молчали, глядя в пол, и нельзя было понять, осуждают они поступок Чары вместе с баем, или втайне одобряют его уход.

— Времена изменились, дети мои, — со скорбным лицом продолжал Атанияз. — Оразсахат и вы, ребята, разве не видите, что делается на белом свете? Испоганили нашу землю, поломали обычаи дедов, все пошло прахом… Я собирался выделить каждому из вас по отаре овец — и радоваться вместе с вами. Да все равно отберут их. Страной нищих становится родной край. Страшную судьбу готовят нам большевики — нечем будет прикрыть свою наготу, а есть придется черепах и ящериц.

Он сплюнул брезгливо и подождал, что скажут чабаны. Они по-прежнему угрюмо молчали.

— У нас один выход, — Атанияз поднял глаза к закопченному потолку юрты, молитвенно воздел руки, — аллах указывает его нам. Если мы не хотим быть загнанными в колхоз, лакать из одной миски, как собаки, и спать всем — мужчинам и женщинам — в одной постели, мы должны уйти. Наши соседи — мусульмане протягивают нам брагскую руку помощи, протянем же и мы им свою руку!..

Керим видел, что бай не хочет сразу сказать то, что думает, ограничивается намеками, — значит, боится чего-то. Тревога заползла в него, обдала изнутри неприятным холодком.

— Я что-то не понимаю, бай-ага, — сказал он с запинкой. — Куда уйти?

Дорог был Атаниязу этот расторопный, охочий до работы парень. Потерять его — полдела загубить.

— От беды надо бежать, — сказал он неопределенно, теряясь в догадках, как воспримут чабаны его предложение. — На ту сторону уйдем, снова вздохнем свободно.

У Керима глаза поползли на лоб:

— Куда-а? — переспросил он свистящим шепотом, вдруг поняв и испугавшись, и не поверив ушам своим, и надеясь, что совсем не об этом говорит Атанияз.

— Ай, да что ты, маленький, что ли, — засмеялся Куллы, щеря поломанные, нечищенные зубы. — Вон за те хребты уйдем!

Атанияз презрительно посмотрел на него, но промолчал, заботясь лишь об одном — чтобы согласился Керим.

То, что без сомнений, легко, даже весело принял предложение Куллы, мало обрадовало бая. Терьякеш, безвольный, все растерявший, мечтающий лишь о буром комочке опиума, Куллы был прочно привязан к Атаниязу, потому что тот расплачивался с ним терьяком. Этот куда угодно пойдет, только помани. А вот Керим… Помог бы перегнать скот через границу, а уж на той стороне за все бы рассчитались…

— Это значит, за кордон уходить? — спросил Оразсахат, почесывая бороду, в которой застряли сухие былинки: он нащупывал их и осторожно вынимал, бросая на пол.

— Да, Оразсахат, — твердо, ставя на карту все, ответил Атанияз. — Наши святые завещали нам, если будет нужно, ради веры и землю предков покинуть и идти на новые места, туда, где мусульманин может оставаться мусульманином. В том, что предлагаю я, нет греха. И ворота рая распахнутся перед нами. — Он напряг память и нараспев, прикрыв глаза, прочитал из Корана: — "Вступившие в рай за свои деяния возвеселятся: они и супруги их в тени возлягут на седалищах; там для них плоды и все, что только потребуется".

Но Оразсахат не был очень уж чувственным, жизнь в степи научила его трезво смотреть на вещи.

— Значит, вот для чего кочевали мы от колодцев к колодцу, — покачал он головой, нащупывая в бороде очередную травинку. — Далеко же ты нас завел, Атанияз-бай, чтобы сообщить это!

Настроение Оразсахата не понравилось Атаниязу. "Таких не уговаривать надо, — злобно подумал он, — а прикрикнуть, как следует, враз бы стал шелковым". Но не время было для этого. И он сказал миролюбиво:

— Для тебя же лучше будет, Оразсахат. Получишь отару, это я тебе обещаю, — и будешь жить припеваючи, как бай. А здесь последнюю кошму у тебя отберут, в колхоз загонят, кто захочет, будет с твоей женой спать, с дочерьми. Подумай.

Пальцы Оразсахата запутались в бороде, замерли. И сам он сидел, не шелохнувшись, как бы прислушиваясь к чему-то. Потом тряхнул головой, сказал с неожиданной веселой решимостью в голосе:

— Ай, ладно, хозяин. Я все понял, поговорю с семьей, объясню, что к чему. Спасибо, надоумил.

— Ты не тяни, — напомнил бай. — Время не терпит, в дорогу собираться надо.

Уже стоя в дверях, Оразсахат ответил:

— Да сейчас все и решим. Мы себе не враги.

Через минуту было слышно, как он погонял своего ишака, — глухая дробь копыт таяла в ночи.

В юрте молчали. Атанияз не торопил Керима, решив, что говорил достаточно убедительно. Пусть пораскинет парень мозгами, сам поймет, что здесь оставаться незачем.

Мысли Керима метались, как искры над разворошенным костром. Сначала он хотел вскочить, бросить в лицо баю несколько резких слов и уйти. Как можно оставить все — родное село, знакомых, друзей, вот эти сожженные солнцем холмы, без которых жизни-то нет чабану!.. Но тут он подумал о Зибе, и словно камни привязали к его спине. Она уйдет с отцом, а он останется один и будет мучиться до конца дней своих, и умрет от тоски. Единственная радость для него на земле — Зиба. Расстаться с ней?.. А если они уйдут вместе — разве станет ему легче? Ведь все равно отец отдаст ее за богатого" не за чабана же… Керим будет рядом, а ласкать Зибу, называть своей женой будет другой… Нет, он не вынесет такой муки…