Язмурад Мамедиев - Родная земля

Но другой упрямый голос твердил ему: Зиба любит тебя, она будет твоей, она скорее сожжет себя, чем выйдет за нелюбимого.

Было от чего потерять голову.

Он молчал, и по лицу его видно было, как тяжело переживал он внезапно обрушившуюся беду.

Атанияз придвинулся к юноше, положил руку на его колено, заглянул в полные отчаянья, мятущиеся глаза, сказал отечески:

— Керим, сын мой, ни о чем не думай, положись во всем на меня. Слава аллаху, мы дружно жили все эти годы. И я не оставлю тебя, пока не сделаю крепким хозяином. Ведь ты один из моих детей.

Керим посмотрел на него задымленным мукой взглядом, и ему показалось, что Атанияз знает о его любви и не отталкивает, не бранит последними словами, а называет сыном. Надежда с новой силой колыхнулась в нем.

— Я всегда буду с вами, бай-ага, — проговорил он решительно.

Атанияз едва сдержал вздох облегчения, ответил с неподдельной теплотой в голосе:

— Я так и знал, сын мой.

Он поднялся, подошел к двери, откинул полог, крикнул в темноту:

— Зиба, дочка!

— Я здесь, отец, — раздался звонкий голос, от которого все запело в груди у Керима.

— Принеси, родная, ключ от большого сундука. — сказал Атанияз и вернулся, остановившись у обитого жестяными полосами, ярко раскрашенного ящика.

Вошла, ни на кого не взглянув. Зиба, молча протянула ему ключ. Пока Атанияз вставлял его в замочную скважину, пока щелкал запором и поднимал тяжелую крышку. Керим жадно ловил взгляд девушки. Но она прошла мимо, не поднимая темных ресниц, и ему показалось, что печаль затаилась под ними.

— Это вам, — сказал довольный Атанияз, доставая два богатых хивинских халата. — Вы заслужили такой подарок.

Куллы, расправил халат трясущимися руками, любуясь игрой красок.

— А вот тебе еще, — Атанияз бросил коробочку с терьяком. — Пусть у тебя будет сегодня праздник.

— Да благословит аллах вашу щедрость, бай-ага! — ликующе воскликнул Куллы.

Керим молча мял в руках податливую ткань нового халата, прятал глаза.

Утром они узнали, что Оразсахат поспешно, Оросив все, уехал вместе с семьей в поселок, так и не дождавшись обещанного щедрого расчета.

Ветер, поднявшийся несколько дней назад, не унимался. Сизыми неверными сполохами посверкивало в небе невидимое солнце. Вихрясь, скручиваясь тугими жгутами и вдруг распадаясь в прах, неслась над раскаленной степью густая пыль. Войлочные юрты глухо ухали от порывов ветра, пыль забивалась в щели, струилась по стенам серыми змейками. Кошары скрипели тонкими стропилами, овцы беспокоились по ночам, вздрагивали, жались одна к другой.

С рассвета до полудня Зиба сбивала масло. Плотно закрыв занемевшими руками кувшины, чтобы не попал песок, она вошла в юрту и прилегла отдохнуть. Работа была привычной, но девушка устала больше обычного. Видно, сказались волнения последних дней, постоянные нелегкие мысли о происходящем.

Она была очень одинока этим летом. Подруги тоже разъехались по кошам, невестки сторонились ее после того скандала, затеянного Ниязкули и Халтач, отец и мать, занятые своими заботами, отдалились от нее, — у Зибы и в мыслях не было раскрыть им тоскующую, смятенную душу.

Собираясь на дальние пастбища, она с замирающим сердцем мечтала о вольной, веселой жизни, о встречах с Керимом. А вышло все иначе…

Пополз от юрты к юрте грязный слушок, будто Керим с женой своего чолука спутался. Зиба ужаснулась, услышав такое, не поверила ушам своим. Но когда случайно стала свидетельницей перебранки Халтач и Айсолтан, с горечью решила, что Керим и впрямь низкий человек.

"Как осмеливался он говорить мне такие слова в присутствии Айсолтан? — возмущалась, страдая от невыплаканных слез, Зиба. — Двоедушный, подлый, мерзкий!.. На языке — сладкий мед, а в мыслях — одна только грязь. У таких людей нет ни совести, ни чести".

Медленно тянулся долгий летний день. Деревянный остов юрты вздрагивал и стонал под порывами ветра. Стало темно. Зиба встала, чтобы зажечь лампу. Ей казалось, будто кто-то крадется за дверью. Она откинула полог, выглянула, но никого не заметила. По-прежнему мела по гладкой, выметенной ветром земле песчаная поземка. Раскачивались на скрипучем суку мешки с хлебом для чабанов, приготовленные еще с ночи матерью. Обычно по утрам чабаны забирали их, отправляясь на пастбища, но сегодня ветер задержал многих из них, и мешки остались на своем месте. Не было только мешка Керима. Это удивило девушку — ведь она совсем недавно видела его, а Керим еще не пригнал овец. Куда же он подевался? Может, ветром сорвало? Накинув на голову платок, она вышла, огляделась, обошла вокруг юрты. Мешка не было. Зиба решила спросить у Халтач и направилась к соседней юрте. У двери она замерла, услышав голоса и не решаясь войти.

Говорили двое — Халтач и старая Хаджат, известная всем в округе знахарка и ворожея.

— … Тихо, никто не видел, — сказала Халтач.

— Ну, коли принесла, враз и сделаем, — отозвалась Хаджат.

Что-то брякнуло, прошелестело, потом глухо стукнуло. Хаджат сказала:

— Не волнуйся, милая, наворожу — не отклеется.

— Постарайся, тетушка Хаджат. Я не останусь в долгу.

Понимая, что поступает дурно, подслушивая под чужой дверью, Зиба не в силах была отойти. — любопытство взяло верх. Она вспыхнула от стыда, поняв, что говорят о ней, когда Халтач на вопрос ворожеи:

— А что, девчонка, верно, и смотреть на него не может? — ответила со смешком:

— Как от змеи шарахается. Теперь у нее с Керимом покончено.

Что-то делая там, в юрте, Хаджат сказала самодовольно:

— Помогла, значит, ворожба. Я и не то еще могу. Как захотим, так и будет. Великая сила в моем заговоре. Он еще в ногах у тебя валяться будет, взгляд твой ловить, как счастье. Только, ты мне откройся, скажи, не таясь: пыталась ли ты завлечь его? Для верности надо знать.

— Пыталась, тетушка Хаджат, — с запинкой, с трудом решившись, ответила Халтач.

— Ну, и что же?

— Оттолкнул он меня…

Раздался дребезжащий, непристойный смех ворожеи.

— Не захотел, значит… Ах, глупый, желторотый!

Ты небось одарила бы его за любовь, не обидела… Ну, ничего, сам на карачках приползет.

Послышалось бормотанье, фырканье, снова что-то брякнуло.

— Ну, все. Возьми мешок, повесь на место. А талисман спрячь на груди. Твой будет Керим, не сомневайся.

— Спасибо, тетушка Хаджат.

Зиба отпрянула и побежала к своей юрте.

"Так вон в чем дело, — думала она, забившись под одеяло в углу, дрожа в нервном ознобе. — Это Халтач все придумала, коварная, злая Халтач. Она и меня заклинала, чтобы отвадить от Керима, а теперь его… Колдовством хочет заставить Керима полюбить ее. Но ведь она — жена Ниязкули! Наговорила на Керима за то, что оттолкнул ее, очернила безвинную Айсолтан… У, гадюка проклятая! Но ничего, теперь я все знаю, теперь не обведет меня вокруг пальца. И Керима я спасу…"