Язмурад Мамедиев - Родная земля

Она вскочила, в темноте пробралась к выходу, выглянула, таясь. Мешок Керима висел на своем месте. Она поспешно сорвала его, вбежала в юрту, опорожнила, дрожащими непослушными пальцами развернула сачак со свежим хлебом, сунула хлеб в мешок. Боязливо оглядываясь повесила мешок на сук.

Завороженный чурек Зиба бросила подвернувшемуся дворовому псу Алабаю.

Над притихшей от зноя пустынен в отвес поднялось солнце. Его лучи палили исступленно, и негде было укрыться от их нещадной ласки. Желтые, еще в начале лета сгоревшие травы мертво никли к раскаленной земле. Сомлевшие овцы едва брели по песку. Только степной орел спокойно и величаво скользил в белесой голубени неба на распростертых крыльях, выглядывая добычу.

Выбрав место, где саксаул был рослее и гуще, Керим остановил отару, сам устроился в редкой, пятнистой тени кипятить на костре чай.

Только забурлила в закопченной тунче вода, как до его острого слуха донесся глухой шум приближающейся отары. Он встал, из-под ладони вглядываясь в парящую даль.

Отара приближалась в клубах пыли. Впереди ехал на коне человек в меховой шапке-ушанке. За плечами у него Керим разглядел винтовку.

Всадник приблизился, сдерживая коня, крикнул:

— Эй, ты, поди-ка сюда! Да поживей!

Наглость незнакомца не понравилась Кериму, но он все же пошел навстречу, вглядываясь в его желтое лицо с маленькими, злыми глазами.

— Ну, что ты еще скажешь? — спросил он, взяв коня под уздцы, готовясь, если дойдет до этого, стащить грубияна на землю.

— Так-то ты встречаешь гостей, — изменил тон желтолицый. — А говорят, чабаны приветливый народ. Напои чаем, устал я.

Керим отпустил лошадь.

— Чай готов, пей.

К ним подошел старик с сухим морщинистым лицом, остановился, опершись на чабанскую крючковатую на конце палку.

— Чего встал! — прикрикнул на него всадник. — Иди к отаре, у меня разговор с чабаном. Скоро тронемся дальше.

— Пусть и он отдохнет, — вступился за старика Керим, — зачем гонишь?

Желтолицый промолчал, тяжело слез с коня, потоптался, разминая затекшие ноги.

— Загони отару вон в ту ложбину и приходи пить чай, — сказал старому чабану Керим. — Я свежего заварил, яшули.

Старик кивнул благодарно.

— Чьих овец пасешь? — спросил желтолицый, сбросив под куст саксаула халат и усаживаясь на нем.

— Атанияз-бая.

— А-а… Добрые овцы. Ты, видно, хороший чабан. А это отара Нукер-бая.

— Одноглазого? — поинтересовался Керим.

Приезжий бросил на него быстрый взгляд.

— Знаешь его?

— Откуда же?.. Слышал просто.

Подошел старый чабан, с молитвой присел в сторонке. Керим, приложив правую руку к груди, левой протянул ему пиалу с чаем. Старик принял с таким же жестом, но опасливо посмотрел на желтолицего. Тот проворчал:

— Пей, ешь свой чурек, и будем собираться.

Винтовка лежала у него на подвернутых ногах, и Керим сразу вспомнил: этот человек приезжал с Ниязкули на коне в тот весенний вечер, когда срочно вызвал его к себе Атанияз-бай.

— У меня кусок в горло не идет, — жалуясь, сказал старик. — Ты не тащи меня за собой, Карабай, отпусти с миром.

— Я обещал Нукеру задержать тебя, пока не пристроим отару, и я сдержу слово, — рассердился Карабай. — Учись, старый, у атаниязовского чабана — делает человек свое дело, не перечит хозяину, не бежит в поселок, сломя голову. Придет время отпущу, катись на все четыре стороны, а пока помалкивай.

Старик притих, мелкими глотками пил чай, смотрел неотрывно на бледное при солнце пламя костра.

Карабай, обращаясь к Кериму, сказал:

— Если ты слышал о Нукере, то должен знать, что он был грозой Каракумов. Да и сейчас любой поплатится жизнью, кто встанет на его пути. Мы с ним погуляли в песках. На наших саблях не успевала просыхать кровь. Даже знаменитый Ата из Миана боялся нас. Хорошо, что в пустыне движутся пески, хоронят под собой кости, а то бы наш путь был отмечен белыми черепами.

"Что он, пугает меня? — недоумевал Керим. — Зачем? Мало я калтаманов видел в песках, что ли?.."

— Этот старик, — Карабай повел стволом винтовки в сторону чабана, — тоже хотел было поартачиться: не пойду, мол, делай, что хочешь. А попробовал плеть — сразу присмирел, хнычет только. И каждого, кто против нас пойдет, мы… — не найдя слов, он угрожающе потряс винтовкой.

Керим не выдержал и, чувствуя, как все внутри начинает дрожать, сказал с неожиданной хрипотцой в голосе:

— Я с детских лет в песках, лихих людей встречал немало — тех, что рыщут, как волки, на беззащитных нападают. А только мало они похожи на настоящих джигитов. Невелика храбрость огреть камчой чабана или зарубить безоружного.

У Карабая потемнели желтые скулы, напряглись, стали отливать синевой. Пальцы, лежащие на винтовке, нервно дрогнули.

— Ну, ты, — сверля Керима ненавидящим взглядом, прикрикнул он, — попридержи язык! Слишком длинный он у тебя. А не то вырву и брошу собакам!

Он встал, кинул старику:

— Кончай чаевничать, в путь пора.

И пошел, зорко осматриваясь, закинув винтовку за плечо.

Глядя ему в спину, старик сказал Кериму:

— Ты правильный человек, парень. Только одного я не пойму — верно ли, что ты собрался удрать с ними в Иран?

— Почему — удрать? — обиделся Керим. — Мы уходим потому, что там…

Он запнулся, вдруг ощутив стыд от того, что чуть не сорвались с его губ чужие, атаниязовские, не принятые собственным сердцем слова.

— Ладно, яшули, зачем говорить об этом…

Старик посмотрел на него с жалостью.

— Эх, парень… Все мы, горемычные, не вольны поступать так, как хочется. Меня вот силой заставили гнать нивесть куда отару Нукер-бая. А дома жена осталась, дети… Если заставят уйти через границу — не увижу их больше. Ягненка у овцы отнимешь — она мечется, места себе не находит. А они людей разлучают, не жалеют никого. И все из-за богатства своего, трясутся над ним, хоть малую толику потерять боятся. А по мне, парень, было бы здоровье да родная земля под ногами — и не надо ничего. А прокормиться — прокормимся как-нибудь и без баев.

Он задумался, все так же глядя на блеклое, тухнущее пламя костра, держа обеими руками пиалу с мутными остатками чая, потом сказал:

— Нет, не заставят они меня уйти с земли наших предков, я и глотка воды не выпью из чужого арыка.

Керим заглянул в его лицо и отшатнулся — безумно горели глаза старика на изможденном лице.

— И ты не ходи, — сказал старый чабан. — Только глупец по доброй воле покинет родину, а силой они не заставят тебя, ты сильный, молодой… Тебе жить да жить еще… Не верь баям, Советская власть о простых людях заботится, поможет тебе. Иди к ней, парень… Это мне скоро конец придет… Но и я умру на родной земле.

— Зачем такие мысли, ага, — успокаивая его, сказал Керим. — Будет здоровье, вернетесь к своим… Если какая помощь нужна, скажите, я все сделаю.