Язмурад Мамедиев - Родная земля

Огульхан, тревожно приглядываясь к дочери, спросила однажды:

— Что с тобой, доченька? И лицом изменилась, и мечешься, будто гнетет тебя что? Не заболела ли, не дай бог?

— Не знаю, мама, что со мной, — покачала Зиба головой. — Не здоровится… Но ты не беспокойся, все пройдет.

Огульхан погладила ее густые, порастрепавшиеся за последние дни волосы, предложила заботливо:

— Может, лапши тебе с красным перцем сварить?

— Не надо, мама. Не поможет…

— Что ты! От любой болезни помогает.

И она сразу же взялась за дело. Замесила тесто, раскатала, подсушила и стала нарезать тонкими полосами, приговаривая:

— У, это верное средство. Испокон века лечатся люди. И тебе сразу полегчает…

Лапша сварилась быстро. Густо сдобренная жгучим стручковым перцем, она заполнила юрту духовитым, щекочащим ноздри запахом.

— Ну-ка, отведай, доченька, — Огульхан поставила перед Зибой миску, над которой клубился пар.

Чтобы не обижать мать, Зиба стала хлебать помаленьку, без аппетита.

В юрту вошла Халтач.

Зиба еле слышно ответила на ее приветствие и склонилась над миской, Огульхан пригласила невестку отведать лапши, подала ей ложку, предварительно вытерев ее о подол, и вышла.

Халтач не заставила просить себя дважды, подсела к краю разостланного сачака, принялась за еду.

Зиба отложила ложку, отодвинулась, сославшись на головную боль.

Управившись с лапшой, Халтач стала болтать попусту, похвалила вышивку на платье Зибы, поделилась новостями. Потом спросила, приглядываясь с интересом к Зибе.

— Что это ты вроде бы похудела в последнее время, не болеешь ли?

Зиба спокойно встретила ее взгляд.

— Наверное есть причина…

Халтач живо подвинулась к ней, по-бабьи вытерла пальцами уголки рта, доверчиво заговорила:

— Верно, милая, верно. Без причины ничего не бывает. А только все это от переживаний происходит, верь слову. Заботы гложут нас повседневно — от них и хворь всякая. Бывает, человек давно уже сидит на корточках в своей могиле, а мы все думаем о нем. И так бывает: ненавидишь человека, а он все перед глазами мелькает, все мелькает. Тут уж всякий покой потеряешь. У меня у самой так.

— Кого же ты ненавидишь? — словно бы не понимая, о ком речь, спросила Зиба.

— Вай, да этого, чтоб ему пусто было, Керима. Уж как увижу, дрожу вся, своими руками придушила бы!

От этих слов Зиба вдруг изнемогла, прикрыла глаза, чтоб не выдать себя. Собравшись с силами, проговорила сухими губами:

— Я вот что хочу рассказать тебе… Историю одну… Ты послушай…

Голос ее окреп, и в глазах все разгоралось холодноватое пламя, начавшее тревожить Халтач.

— У одного бедняка остановился переночевать очень болтливый человек. И сразу же стал хвастаться: я, мол, такой, я то могу, это могу!.. Хозяин слушает его, помалкивает. А тот совсем разошелся, стал и хозяина задевать, бедность его высмеивать. А хозяин молчит, делает вид, что не обиделся: если уж гостю не стыдно, то надо терпеть, не становиться с ним на одну доску. Так и не осадил он своего бессовестного гостя. Утром, провожая его, хозяин сказал — "До свидания… Ты очень веселый человек. Только ведь и там, — он поднял к небу палец, — там тоже слышат тебя". Вот что я хотела сказать тебе, Халтач.

Хлестко, как пощечина, прозвучали эти слова. Халтач отпрянула, побледнев, но сказала, как ни в чем не бывало, прикрыв ладошкой зевок:

— Ай, всякие истории бывают… А эту я что-то и не поняла.

Зиба выпрямилась. Голос ее зазвенел натянутой струной.

— Ты всё понимаешь, не ври! Лучше меня знаешь, чем занимаешься. У меня язык не повернется сказать, а ты делать не гнушаешься. Только помни: добром это не кончится. Лучше не пачкай людей, оставь в покое. И меня не трогай! Слышишь?

— Да что с тобой, Зиба-джан? — с наигранным удивлением и даже обидой воскликнула Халтач, всплеснув руками. — Не я ли о тебе забочусь, о твоем благополучии пекусь? Если уж ты мной недовольна, то и я не знаю, что сказать…

Зиба молчала, поражаясь наглостью и бесстыдством невестки.

А Халтач, продолжая глумиться над беспомощной на вид девушкой, заломила руки, будто не в силах выдержать беспочвенных обвинений.

— Я скорее умру, чем обижу близкого человека! Еще никогда никто не краснел за меня. А ты… О, горе мне! Как посмела ты заподозрить меня в чем-то! Ни стыда у тебя, ни совести, бесстыдница! Не из-за тебя ли тень позора легла на нашу семью? А теперь хочешь на других свалить свою вину!

— Мне стыдно, что я ела с тобой из одной чашки. — гневно прервала ее Зиба. — Никогда не прощу себе, что считала тебя подругой!

— Да ты на кого замахиваешься? — вспылила было Халтач — и осеклась: было во взгляде больших горячих глаз Зибы что-то такое, отчего пугливо притихла сна, поднялась и отошла в сторонку, пробормотав:

— Совсем помешалась девчонка…

Отводя от себя беду, Халтач поплевала себе за ворот, оттянув платье. Издалека, держась поближе к двери, она сказала:

— Это злой дух вселился в тебя, Зиба-джан. Я знаю молитву, которой мулла исцелял таких, как ты, и если хочешь…

— Да замолчи ты, бесстыжие твои глаза! — исступленно крикнула Зиба, сжимая в побелевших кулачках концы платка.

Халтач попятилась к двери, надевая башмаки, сказала испуганной скороговоркой:

— Я только добра тебе желаю, милушка, только добра…

Сучковатая палка, брошенная Зибой, полетела в ее сторону. Халтач увернулась, но палка все-таки задела ее. Выбегая, Халтач едва не наступила на лохматого Алабая, спящего у порога. Пес вскочил и, поджав хвост, кинулся прочь.

К концу второго дня пути Керим приехал в поселок. Уже смеркалось, когда он, привязав верблюда, вошел в дом сестры.

Акнабат бросилась к брату, в ее голосе зазвенели слезы:

— Вах, Керим-джан, жив-здоров? Совсем забыл про меня! Заходи, садись.

Она суетилась, прятала глаза, и Керим догадался, что случилось что-то неладное. Он спросил о муже, о детях. Акнабат сказала, что они ушли с ночевкой на уборку колхозного зерна. Тогда Керим решил, что и сюда докатился слух о том, что баи собираются удрать в Иран.

Акнабат расстелила сачак, подала чай, подсела к брату, глядя на него жалостливо и беспокойно.

— Ты хорошо сделал, что приехал. А то я извелась совсем, хотела посылать к тебе племянника Курбана. — И вдруг не выдержала, вскрикнула, закрывая лицо платком: — Что ты сделал, брат мой?..

— А что случилось? — спросил Керим, стараясь казаться спокойным. Он был уверен, что слух о его мнимой связи с Айсолтан дошел и до сестры, и боялся разговора на эту тему, — не потому, что чувствовал себя виновным, а из-за своей застенчивости. Ему невмоготу было говорить о таком, просто язык не поворачивался. Но то, что он услышал, поразило его, как гром среди ясного неба.