Язмурад Мамедиев - Родная земля

Керим порывисто сказал:

— Сделай, усса-ага, чтобы на гульяка было сердце — мое сердце. Я ничего не пожалею — все, что имею, отдам тебе!

Мастер покачал головой.

— Вроде бы ты на богача непохож, а ведешь себя, как настоящий бек. Мне твоих богатств не надо. А сердце я и так нарисую. А ты зайди в дом, чаю попей, отдохни.

Когда работа была закончена, мастер завернул гульяка в платок и пошел в соседнюю кибитку, где жил и где ждал его Керим.

— Вот, бери. Пусть она принесет тебе счастье, сынок.

Керим не удержался, развернул платок, — гульяка сверкнула на ладонях солнечными бликами. В центре ее горело, отливая пурпуром золотое сердце, пронзенное белой молнией. И сердце Керима, настоящее, живое сердце, зашлось от восторга.

— Я не знаю, как благодарить вас, усса-ага! — захлебываясь проговорил он и стал торопливо доставать деньги, которые дал ему на дорогу Атанияз-бай. — Вот, возьмите, ага, все возьмите…

Мастер грустно покачал головой и скрестил руки за спиной.

— Убери, — сказал он. — Когда-то и я был молод, и тоже любил… А потом… я знал твоего отца… Деньги тебе самому пригодятся. Ты доволен — и больше мне ничего не нужно.

— Вы меня обижаете, усса-ага, — сразу погрустнел Керим, с сожалением глядя на сверкающую гульяка. — Я не могу так… Это очень дорогой подарок. А деньги… Нужно будет — найду. А сейчас возьмите. Очень прошу.

— Ладно, ты купил ее, — усмехнулся мастер и взял из большой пачки одну бумажку. — Остальные забери.

И он брезгливо оттопырил нижнюю губу.

— Хорошо, ага, — весело сказал Керим. — Эти деньги послужат доброму делу, я обещаю тебе.

— Вот это правильно, сынок, — провожая юношу к двери, мастер обнял его за плечи, осторожно пробуя пальцами мускулы, проверяя, на что он способен. — Никогда не сворачивай с главной дороги жизни. И всегда будь самим собой.

Солнце клонилось к закату, когда Керим верхом на белом верблюде выехал из поселка. Он оглянулся, но мастера уже не было видно. Потрогав спрятанную на груди заветную гульяка, Керим ударил пятками в тугие бока верблюда, крикнул громко:

— Живей, живей, приятель!

И снова заухали по земле тяжелые верблюжьи ноги, оставляя позади никем не меренные степные версты.

Керим снова принял свою отару и ушел с ней в пески, как будто ничего не случилось.

Однажды он увидел вдали двух всадников. Они остановились на гребне бархана, — видно, осматривались. Потом, стеганув коней, поскакали в его сторону. Керим узнал Юрина и Мердана. На Юрине была просоленная, выгоревшая до белизны гимнастерка, на Мердане — тоже гимнастерка, но поновей, наверное, недавно разжился. У обоих кожаные командирские сумки через плечо. На голове у Юрина — кожаная потертая фуражка, у Мердана — тельпек, трепещущий кудряшками на ветру.

У Керима в груди загрохотало сердце. Меня ищут, холодея всем телом, мгновенно решил он, убийцу Чары…

— Вот ты где, — сказал Юрин, слезая с коня, и протянул руку: — Здравствуй, Керим:

Мердан тоже спешился, поздоровался за руку, задал традиционные вопросы вежливости.

Они присели на разостланной кошме. Керим настороженно поглядывал на приезжих, ждал. Юрин взял палку, разворошил ею угли; когда она вспыхнула, поднес к папиросе, прикурил.

— Что ж молчите, говорите, что надо? — срывающимся голосом, на все готовый, спросил Керим.

Юрин бросил на него быстрый взгляд, глубоко затянулся дымом, выпустил сизое облако, отогнал ладонью.

— Да вот приехали навестить чабанов, поговорить, — сказал он. — Как живешь?

Керим нахмурился. "В прятки играют. Добренькими прикидываются. А у самих, наверное, наганы в карманах".

Юрин подождал ответа, снова сказал, уже жестче:

— Я хотел продолжить тот наш разговор, в сельсовете. Помнишь?

Керим не поднял головы.

И снова Юрин подождал немного, попыхивая папиросой.

— Жизнь изменилась бесповоротно, Керим. Кое-кому это не нравится, верно. Но таким, как ты, как вот он, — Юрин кивнул на Мердана, — новая жизнь принесла освобождение от рабства. Теперь вы можете работать на себя, а не на баев.

— Ай, все равно, — буркнул Керим. — Мы созданы для того, чтобы гнуть шею.

— Человек не может без труда, это верно, — подхватил Юрин. — Но ведь он должен наслаждаться плодами своего труда, а не только, как ты говоришь, гнуть спину. Плюнь ты на своего бая, поедем с нами, — твое место в колхозе, где все вчерашние батраки.

"Он хотел сказать — твое место в тюрьме", — подумал, ожесточаясь, Керим и встал.

— Ну, ведите, если ваша власть! — крикнул он и, выпрямив спину, заломил назад руки, — однажды он видел, как милиционеры вели арестованного.

— Эх, ты, — Юрин в сердцах бросил в костер окурок и тоже встал. — Если ты думаешь, что мы пришли арестовать тебя, то ты дурак. Я не верю ни одному слову из того, что говорят о тебе и Чары. Ты не мог сделать такое, это факт. И мы разберемся в этом деле, узнаем, кому выгодно распускать подобные слухи.

Мердан тоже встал, одернул гимнастерку, сказал:

— Мы думали — ты поможешь нам, Керим.

— Я сам все узнаю, — запальчиво ответил чабан, — я сам отомщу за Чары!

— Сообща мы быстрее найдем преступников, — сказал Юрии. — Поедем вместе.

— Нет, — ответил Керим и не отвел своих глаз от пристального взора Юрина.

Уважал Керим Юрина. За смелость, за прямоту, за то, что не уходил от острых вопросов в разговоре — всегда говорил правду. И он бы с радостью пошел сейчас с ним и Мерданом, — бросил бы байскую отару и пошел, не оглядываясь и не жалея ни о чем. Если бы не Зиба. И не клятва, которую дал он себе: разгадать тайну и своей рукой отомстить за Чары.

И он повторил твердо:

— Нет.

Юрин опустил глаза, стал смотреть на трепетные блеклые стебельки пламени в костре. Проговорил тихо, словно вздохнул:

— Жаль. Очень жаль.

"Он знает, он все знает", — вдруг с непонятной уверенностью подумал Керим, и мурашки пробежали по горячей спине.

Ведь если начальник гепеу знает обо всем, то вряд ли баям удастся осуществить свой план. Все рухнет. Они не сумеют уйти. Значит, Зиба останется здесь! Значит, все обернется иначе, чем думает Атанияз… А что если у гепеу совсем другие намерения? Если там хотят отпустить баев, чтобы не мутили они тут народ?..

Керим вглядывался в хмурое лицо Юрина, стараясь разгадать его мысли.

Юрин поднял на него глаза, — в них не было ни злости, ни презрения, одна только усталость.

— В какой-то песне поется, — сказал он негромко, будто подумал вслух: — "Разлученный с любимой плачет семь лет, разлученный с родиной — всю жизнь".

И хотя голос Юрина звучал ровно, Керим вздрогнул. И это, наверное, заметил Сергей Николаевич. Потому что тем же спокойным голосом сказал:

— Подумай обо всем, Керим. Крепко обо всем подумай, прежде чем решать. А я тебе верю. Так и знай.