Язмурад Мамедиев - Родная земля

Он поднялся, протянул Кериму руку и так стиснул его ладонь, что хрустнули суставы. "А он тоже сильный", — уважительно подумал Керим, глядя вслед удаляющимся всадникам.

Запоздалым эхом прозвучали в душе слова: разлученный с родиной планет всю жизнь. И снова, как прошлый раз, вздрогнул Керим.

Поздним вечером, зорко поглядывая вокруг, Бахрам не спеша подъехал к дому мастера Геока. Не слезая с коня, остановился у прокопченной мазанки, стукнул в щелястую дверь кнутовищем.

— Кто там? — послышался старческий голос. — Входите!

Бахрам легко спрыгнул на землю, накинул уздечку на крюк в стене, нагнувшись, вошел в кибитку.

Геок-усса улыбнулся Бахраму, ответил на приветствие, сказал, опережая вопрос:

— Сделал, сделал твои гульяка. Надеюсь, понравится. Проходи, садись вот здесь. Сейчас достану твое сокровище.

Бахрам вздрогнул и пристально посмотрел на старика, — тот рылся на полке, перекладывая какие-то предметы.

— Все ли в точности сделали, как на рисунке было? — волнуясь, спросил гость.

Геок-усса достал узелок, развернул, любуясь.

— В точности, — с довольной улыбкой ответил он. — Как обещал, все в точности сделал. Странный рисунок, никогда такого не видел, но красиво получилось…

Бахрам, сдерживая нетерпение, осторожно принял из рук мастера платок с двумя гульяка-близнецами, впился в них глазами, бормоча:

— Так… верно… очень хорошо…

Старик улыбался, глядя на него, довольный своей работой и впечатлением, которое она произвела на заказчика.

— А я ведь три таких сделал, — сказал он.

Бахрам смотрел на него, не понимая.

— Как — три?

Мастер подмигнул ему, — уверен был, что обрадует гостя своим отношением к замысловатому, словно географическая карта, узору. Сказал добродушно:

— Давай попьем чаю, я и расскажу.

Взбешенному Бахраму хотелось схватить старика за бороду, кинуть к ногам и топтать, топтать исступленно. Но он только спросил, едва ворочая в миг пересохшим языком:

— А где — третья?

— Любопытная история, — покачал головой мастер. — Вот ведь как в жизни бывает…

Они сели у краев сачака, стали пить чай. Бахрам молчал, чувствовал, что, если заговорит, — сорвется на крик и все испортит.

— Так вот какая история произошла, — посмеиваясь, стал рассказывать старый мастер. — Совсем было закончил я твой заказ — так, самая малость осталась, — приходит парень, чуть моложе тебя, из чабанов. Просит: сделай гульяка покрасивей. Вижу — в глазах у парня этакое… сияние, что ли, словом, влюблен, по всему видно. И спешит, времени ждать, говорит, совсем нет. Ну, я ему одну гульяка из твоих отдал, а тебе еще сделал. Такое не каждый день случается. Может, тому парню жениться…

— Кто он? — крикнул Бахрам.

Старик, склонив голову, посмотрел на него поверх очков, почмокал губами, сказал:

— Да ты, верно, не знаешь его. Керимом зовут. У Атанияз-бая чабан. А ты обиделся, что ли? Так зря — у него иной рисунок получился, чем у тебя, я еще сердце выгравировал посередке.

— Ладно, — вдруг успокоившись, махнул рукой Бахрам. — Сделал, так сделал, что ж теперь…

— Парень-то больно хорош, — сказал Геок-усса. — Счастливый уехал.

— Бумажку мою, надеюсь, никому не отдал? — спросил Бахрам.

— Нужна? — хитро сощурился старик.

— Да, может пригодиться.

— Так, так… А то оставил бы мне. Узор больно необычен.

— Нужен он мне, ага, — твердо посмотрел ему в глаза Бахрам.

И старик тяжело поднялся, вышел и вернулся с листком, испещренным замысловатыми линиями. Сказал с сожалением:

— Что ж, коль нужно, — бери.

Бахрам достал из кармана деньги, протянул мастеру. Тот взял, не считая, и небрежно сунул под одеяла на сундуке позади себя.

А вскоре Бахрам уже скакал по ночной, остывающей степи. Черные хлопья сожженного за аулом листка с эскизом замысловатых узоров разметал ветер, а гульяка, завернутые в платок, тяжелили рубаху на груди.

"Ничего, — успокаивал себя Бахрам. — Этот парень, конечно, приобрел украшение для Зибы, так что гульяка никуда не денется и в чужие руки не попадет. А сам он ни черта не поймет в рисунке. А знал бы, какое богатство увез он из мастерской Геок-усса, небось до неба бы подпрыгнул. Но где ему, — простак необтесанный, ни читать, ни писать не умеет".

На путаном, словно изодранная ветром паутина, рисунке, который старый мастер перенес на гульяка, Бахрам отметил места, где баи спрятали до поры, до времени свои сокровища…

Керим загнал овец в агилы, послушав, как топчут, шебуршат они, устраиваясь на ночлег, и стал разбирать постель. Он спал тут же, возле крайнего агила, на низком топчане, и просторное, все в звездах небо было крышей над его головой. Обычно, намаявшись за день, он засыпал быстро, и сон у него был крепкий, хотя спал он чутко, просыпаясь от малейшего незнакомого шороха, — так сморенная усталостью мать не слышит сквозь сон даже раскатов грома, но тотчас вскакивает, стоит лишь пошевелиться ребенку.

Но в последние дни, после возвращения из родного поселка, на него напала бессонница. Он подолгу лежал на спине с открытыми глазами, смотрел на мерцающие далекие звезды, и мысли тягуче вели его по собственной жизни. И все чаще он думал о Зибе. В черном небе мерещилось ему милое лицо, и алые губы шевелились в улыбке, и большие глаза лучились нежностью… Ах, Зиба, будем ли мы когда-нибудь вместе, соединит ли наши судьбы великий аллах?..

Но девичье ненаглядное лицо уплывало в невозможную высь, — растворялось в звездном свете — не разглядеть уже ни глаз, ни губ… Где ты, Зиба?..

Может быть, вот так уйдет она навсегда из его жизни, и яшмак закроет ее лицо, и только один человек — не он, другой! — сможет любоваться ею, целовать ее губы, ласкать ее прохладные плечи…

Керим скрипел зубами в темноте. Нет, он не сможет пережить такого!

А тихая ночь плыла над степью, и звезды горели в вышине, и огромная луна выползала из-за барханов. "Я умру, если Зибу отдадут за другого, а эти звезды, эта луна будут по-прежнему плыть над землей, и она, испытывая сладостные муки любви, будет вот так же смотреть в ночное таинственное небо… А, может, она любит меня?.."

И колотилось взбалмошное сердце, не давало покоя, и сон не шел…

Осторожные легкие шаги раздались возле агила. Керим сел, вглядываясь в темноту. Чья-то неясная фигура мелькнула в свете луны, замерла. Керим нащупал палку, которая всегда лежала под боком.

— Эй, кто там?

Тихо было вокруг, только верблюдица ворочалась возле своего верблюжонка, подталкивала его к себе поближе, чтобы согреть, да овцы шумно дышали в агиле.

Керим вскочил. Кто-то двинулся там, в темноте, раздался слабый звон. Керим замер, пораженный: так звенят монеты с дырками, продетые на шнурке в виде бус. Женщина?