Регина Эзера - Их было три

— Как это не пускали? — не понял Виктор. — А где же ты ела?

— Для этого у нас есть столовая.

Он изумился.

— Ты, как видно, из очень интеллигентной семьи!

— Какое там! — возразила Жанна, словно оправдываясь. — Это только звучит так важно — директор. На самом деле отец — директор самой обычной базы. А мать пианистка. Тоже звучит? В действительности же она ни в каких концертах не выступает, а просто играет на занятиях художественной гимнастики в районном Доме культуры.

— Я почему-то представлял себе, что твой отец моряк, — признался Виктор.

— Почему моряк?

— У вас обоих такие имена — Жанна, Арчибалд.

Жанна расхохоталась.

— Я к своему имени привыкла, по Арчибалд своё ненавидит. Такое дурацкое сочетание — Арчибалд Мартыньекабс. Как у фельетонного героя, не правда ли? Из-за этого часто случаются недоразумения. Даже на почтовых переводах пишут Мартынь Екабс Арчибалд. Это всё от стремления отца к романтике… как будто не всё равно, какое имя…

— Так вот откуда у тебя тяга к романтике!

Жанна упрямо сжала рот.

— Не хочу такой романтики, хочу настоящей.

Виктор задумался.

— Не знаю, как бы это выразить, но… мне кажется, настоящая подчас бывает очень нелёгкой.

Жанна удивлённо округлила глаза.

— Нелёгкой? Почему ты так думаешь?

— Видишь ли, когда я ещё служил в армии, одному сержанту-сибиряку — помню, у него ещё было такое необычное имя — Евлампий — поручили взорвать немецкие мины. Старые мины военных лет. Их обнаружили в котловане одной из новостроек и вывезли за город…

Жанна вся так и загорелась.

— Как интересно!

— Вряд ли. Потом не нашли даже лоскутка его одежды.

— Как?!

Побледнев, Жанна больно сжала руку Виктора обеими руками:

— А если бы на его месте оказался ты?

— Я ведь не был сапёром. Я ездил шофёром и стоял вдали. Взрывом мне только забросило немного земли в кузов.

— Всё равно… — почему-то сказала Жанна, испуганно глянув в лицо Виктора, и решительно пошла вперёд.

Жанна и Виктор проводили Гундегу до того места, где начиналась дорога в лесничество. Простившись, Гундега, не оглядываясь, направилась к дому. Она чувствовала, что они оба стоят на перекрёстке и смотрят ей вслед. Гундега свернула к усадьбе, но странное чувство не покидало её, и она, наконец, оглянулась. Кругом был только лес.

Теперь она замедлила шаг, волнуясь, словно это она шла с первого свиданья. Что это — зависть или восхищение?

Она припомнила, как Виктор и Жанна шли навстречу друг другу там, в библиотеке, движение, которым Жанна сломала веточку берёзы, отыскивая признаки весны в закрытых почках, её восхищение скворцом, облаками, лихорадочная боязнь свидания. Разве такая бывает любовь? Разве так она приходит?!

Она вспомнила, как Жанна смотрела на Виктора — смущённо и в то же время с гордостью, нежностью и страхом. Почему со страхом? И вдруг Гундеге стало ясно, что скрывалось за уклончивым ответом Виктора и внезапным испугом Жанны. Как она сама сразу не догадалась? Ведь эти бомбы или мины вёз он, Виктор…

Волнуясь, она остановилась и невольно прислушалась, не отдавая себе отчёта в том, что именно хотела услышать. Но лес точно вымер. Только со стороны Межакактов доносился далёкий собачий лай.

Войдя в кухню, Гундега увидела начатую бутылку вина и две тарелки с хлебом и жареным салом. Тут же рядом Саулведис Метра оставил свою фуражку с зелёным околышем; чёрный блестящий дождевик был переброшен через спинку стула.

Старший лесник был под хмельком, лицо покрылось юношеским румянцем, язык стал гибким и послушным. Одной рукой он обнимал за плечи Илму. Когда Гундега отворила дверь, Илма поспешно отодвинулась от Метры. Обоим стало неловко.

Поздоровавшись вполголоса, Гундега быстро прошла через кухню и, не сняв пальто, поднялась к себе в комнату. Но и сюда доносился громкий голос Метры. Гундега растворила окно. Дверь хлева была настежь открыта. Лиена, вероятно, ещё доила коров. Надо бы пойти помочь ей…

Гундеге хотелось поделиться всем, что пережито и сделано на ферме. Ведь это был её первый рабочий день. Но Илма ни словом не заикнулась. И там сидел этот… Метра.

Оконное стекло было прохладным и гладким. Метра внизу запел о каком-то синем платочке.

„Недурной голос, — подумала она насмешливо, — с таким не стыдно петь и в чужом доме“.

Она спохватилась, что всё ещё стоит в пальто, разделась и медленно развязала платок. На лестнице голос Метры был гораздо слышнее. Но вот он стих. Жалобно заскрипели ступеньки под ногами Гундеги. Старые, стёртые ступеньки…

Метра удивлённо взглянул на неё, когда она в кухне потянулась за ватником.

— Это та самая? — услышала она его голос.

Илма не поняла.

— Та самая, твоя приёмная дочь? Как будто выросла, красивее стала…

Илма молчала.

— Иди, девочка, выпей и ты рюмочку!

Наклонившись за ведром с кормом для гусей, Гундега услышала звон рюмок и звук отодвигаемого стула. Она пошла было к дверям, но Метра загородил ей дорогу.

— Саулведи, оставь её в покое! — прикрикнула Илма, и в её голосе слышалась открытая неприязнь. Возможно, ей вспомнился случай с Аболсом. Правда, Метра не был так противен, как пономарь, откровенно говоря, он совсем не был противен, и, может быть, поэтому Илма так и взволновалась. Кто его знает…

Но Метра улыбался, держа в каждой руке по наполненной рюмке. Гундега взглянула ему в лицо. На неё уставились бесцветные глаза пьяницы с красными прожилками на белках.

Гундега засмеялась, вначале Метра, не поняв её смеха, присоединился к ней. Но потом до его сознания дошло, что эта… эта девчонка издевается над ним, старшим лесником.

— Чему вы смеётесь? — спросил Метра, трезвея.

— Знаете, на кого вы сейчас похожи?

— Ну? — спросил он, по простоте своей надеясь, что последует комплимент.

— На пономаря… — проговорила Гундега и, подняв вёдра, ушла.

Метра заморгал, так и не поняв, что Гундега хотела сказать этим странным сравнением. Миловидная и, как казалось Метре, своенравная девушка нравилась ему всё больше и больше.

Хлопнула дверь, и она исчезла.

— Ого! — Метра чуть не задохнулся от изумления. — Какой гонор! Подумаешь — принцесса! Точно скипетр понесла, а не ведро с помоями…

Он говорил ещё что-то, но Гундега уже не слышала. В хлеву она чуть не натолкнулась на Лиену. Старуха стояла опершись на край загородки, глаза её были закрыты.

Гундега встревожилась.

— Вам опять плохо, бабушка?

Глаза открылись.

— Я только чуточку отдохнула. У меня ведь ничего не болит, — тихо ответила Лиена и немного погодя спросила: — Тот ещё там?