Регина Эзера - Их было три

Арчибалд хитро поглядывал на сестру, но та вдруг отвернулась и больше никому не надоедала расспросами.

Под вечер на ферму прибежала Мирга и спросила у Гундеги, где Жанна. Она сообщила ей, что петух заявился домой с самого утра. Такой довольный, всё поёт и поёт. Её прислала мать — как Жанна посоветует с ним поступить.

— Оставьте у себя, — ответила Жанна.

Даже Гундега заметила, с каким облегчением она это сказала. Это почувствовала и сама Жанна, и потому она сдержанно прибавила:

— Подержите хотя бы до осени, пока подрастёт другой петух.

Кто знает, почему так получилось, но в этом году вишнёвые деревья Межакактов не оправдали надежд Илмы. На полуголых нижних ветвях весной не было ни листьев, ни цвета. Когда-то на вишнях красовались крупные ягоды. Нынче не то — мелкие, сухие, зато, правда, сладкие, как мёд.

Как-то Гундега заговорила о том, что следовало бы старые вишни вырубить и посадить новые, например низкую литовскую. Илма, подумав, махнула рукой, прибавив своё излюбленное:

— Неприбыльно!

Кто с ними будет возиться? Если посадить десятка три-четыре, тогда ещё есть смысл. А иначе к чему? Для варенья хватит с избытком и старых деревьев. А с десятью килограммами или пудом ехать на базар — только день терять…

Илма высказала предположение, что, возможно, виноваты поздние заморозки, хотя обычно здесь, в лесу, они не вредили цвету. За лесом, на открытом месте, дело другое… Гундега промолчала, подумав про себя: "Может быть, причина в том, что нынче весной никто и пальцем не коснулся деревьев. Ведь Фредиса нет".

Как бы там ни было, но вишни выглядели какими-то растрёпанными, унылыми, на стволах, точно слезинки, блестели капли смолы. Завязей было мало, а лишь только ягода начала созревать, на неё чёрной тучей налетели скворцы, которые, по мнению Илмы, в прошлые годы были не так нахальны и жадны. Как будто назло.

Илма принесла с чердака старый пиджак Фрициса, сношенный потом Фредисом, и затасканную рваную ушанку. Связав две жерли крест-накрест, она надела на них пиджак с болтающимися рукавами, на верхний конец жерди надела шапку и, забравшись на самую высокую вишню, водрузила там пугало. Издали казалось, что на дереве стоит сам Фредис и, размахивая руками, гонит скворцов. Илма удовлетворённо смотрела, как пугало раскачивалось, дрожало, как развевались по ветру лохмотья.

"Ничего, довольно внушительно".

И главное — помогло. В тот день скворцы не появлялись.

Но наутро, выйдя на крыльцо, Илма заметила, что ветер стих и какой-то чёрный нахал сидит на шапке пугала. Надо думать, пернатые лакомки поставили его сторожем, потому что стоило Илме показаться, как раздалось предупреждающее "черрр!" и стая скворцов взлетела с вишни и опустилась на другую, стоявшую в отдалении. Скворцы будто дразнили её. Зачастую днём, пока Илма была на работе, они не появлялись и кормились неизвестно где. Но стоило ей под вечер прийти домой — скворцы тут как тут. Они старательно, как прилежные работники, склёвывали каждую начинавшую краснеть и наливаться ягоду. Если бы не эти постоянные, так досаждавшие Илме налёты скворцов да не закупленный уже песок для "варенья — возможно, ничего и не случилось бы. Возможно…

Но это случилось. В воскресенье, когда Илма, включив приёмник, слушала очередное богослужение из Швеции, она вдруг услыхала захлёбывающийся лай Нери. Выйдя из дому, она заметила, что собака не спускает горящих злобой глаз с сада. Взглянув туда, она увидела…

И по всем жилам пробежала огнём дикая злоба. Илме казалось, что не она сама действует, а какая-то страшная сила, которой она подчинилась…

Гундега мыла пол в своей комнате на мансарде, когда где-то совсем рядом снаружи раздался пронзительный крик. Бросив тряпку, она кинулась вниз по лестнице. На крыльце она споткнулась. Больно саднило ушибленную ногу, но боль ощущалась где-то вне её. Первое, что увидела Гундега, была Илма, стоявшая посреди двора. Лицо её застыло в странной гримасе — оно выражало и злобную радость, и испуг, и что-то тупое, дикое. Посмотрев по направлению её; взгляда, Гундега вскрикнула, в страхе закрыв рот рукой. Под вишней Нери терзал какую-то большую дряблую куклу, кукла стонала и вдруг заплакала визгливым, отчаянным детским голосом.

Гундега бросилась в сад. Под деревом ничком, сжавшись в комок и обхватив голову руками, лежал мальчик. А рядом с ним — Нери с торчащим изо рта окровавленным лоскутом. Он смотрел на Гундегу взглядом победителя. Это был тот самый ужасный взгляд, каким он глядел, когда к его миске подошёл Лишний…

С храбростью отчаяния Гундега схватила собаку за ошейник. Ещё вчера, ещё полчаса назад она не решилась бы этого сделать. Побоялась бы налившихся кровью глаз, белых оскаленных клыков, грозного ворчания. Казалось, вот-вот сильные зубы вцепятся ей в руку. Она даже услыхала, как лязгнули клыки.

Здесь же валялось сброшенное пугало. Гундега, двигаясь словно во сне, без страха и размышлений вырвала из пугала одну жердь и замахнулась на собаку.

Ударить она не успела. С Нери произошло моментальное непонятное превращение. Пёс обмяк, съёжился, зажав хвост между ног. Глаза сделались виноватыми, просительными, Гундега поняла — Нери боялся палки. Злой Нери, гроза всей округи. Гордый Нери, не бравший куска из чужих рук.

Она взяла его за ремень и повела в конуру. Пёс заглядывал ей в лицо, виляя хвостом, старался приласкаться, не спуская ни на минуту настороженных злых глаз с палки в её руке…

В первый момент взволнованная Гундега даже не подумала о том, как мог пёс оказаться на свободе. Собираясь посадить Нери на цепь, она обнаружила сломанный металлический язычок, присоединявший конец цепи к ошейнику. Значит, сорвался… Но вдруг молнией озарило воспоминание о том осеннем вечере после толоки, когда сама Илма спустила с цепи Нери, — ей показалось, что кто-то ходит в саду. А если и тогда там оказался бы посторонний человек? Какой ужас! Ей вспомнилось недавнее выражение лица Илмы — такая же тупая злоба, как… как у Нери. И ей вдруг захотелось в ужасе бежать отсюда, как тогда, в канун Нового года, в темноту, всё равно куда… Только прочь, прочь, прочь…

А тем временем мальчик под деревом пытался встать и падал обратно. Из растерзанной ноги ручьями бежала ярко-красная кровь.

Подбежала задыхающаяся Лиена и попыталась поднять мальчика.

— Оставь, — жёстко сказала Илма. — Как притащился, так пусть и обратно тащится!

Лиена выпрямилась во весь рост, и всё же какой она казалась маленькой по сравнению с дочерью!

— Изверг! — сказала Лиена. Уголки её рта болезненно дрогнули, по взгляд выцветших глаз был твёрд. — Изверг… — повторила она надломленным голосом. — О господи, надо ведь что-то делать, он истечёт кровью, умрёт…