Регина Эзера - Их было три

— Ты мне не веришь, Гунит? Это был несчастный случай.

Молчание.

Несмотря на охватившее её отчаяние, Илма чувствовала себя беспомощной. Она с ужасом подумала, что всегда была достаточно сильной, когда требовалось кого-нибудь прогнать, но бессильна удержать кого-либо…

Захлопнулась дверь. Послышался жалобный скрип, ступенек под тяжёлыми шагами Илмы. Обычно она сбегала вниз легко и быстро.

Из кухни донеслись взволнованные голоса, и на лестнице раздались шаги. Вошла Лиена.

— Илма говорит, что ты уходишь, — выдохнула она, словно бежала бегом по лестнице, а не поднималась медленно, шаг за шагом, отдохнув на полпути.

— Да. Вы, бабушка, не спрашиваете почему?

— Здесь трудно жить, — тихо проговорила Лиена.

— Ведь и вам тоже трудно?

— И мне.

— Но ведь можно уйти! — с жаром сказала Гундега.

На лице Лиены появилось слабое подобие улыбки.

— Ах, солнышко моё! Куда я пойду? Кому я нужна? Такие, как я, уходят отсюда только одной дорогой.

— Я возьму вас с собой!

Лиена, продолжая улыбаться, недоверчиво покачала головой. Мелкими шажками она подошла к кровати и присела на край.

— Куда ты меня денешь, детка, ты сама без угла. Да и долго ли мне осталось жить. Старый человек всё равно что старые часы. Ходят, ходят, тикают-тикают и начинают понемногу останавливаться. И вдруг останавливаются совсем. Колёсики сносились, пружины ослабли. И сама не знаешь когда. Годы текут, словно вода в реке. Всё время текут и текут. Река как будто всё та же, а вода другая.

Лиена пошевелилась. В её руке была суковатая палка. Когда-то она ходила с ней только пасти скотину, а теперь даже дома тяжело опиралась на неё. Когда кормила свиней, прислоняла её к загородке, когда доила коров — клала рядом с собой. И в кухне палка всегда была под рукой. А сейчас ей бы и не подняться наверх без палки.

Постучав палкой о пол, она сказала:

— Вот куда моя сила ушла — в палку.

Странная, еле заметная улыбка не сходила с её лица. Такой далёкий светлый отблеск остаётся на небе после того, как зашло солнце и наступила ночь.

— Какой Юрьев день [15] В Юрьев день (23 апреля) в Латвии обычно истекал срок контрактов, заключённых между батраками и хозяевами, и батраки, как правило, нанимались к новым хозяевам. подошёл нежданно-негаданно. Не скрою, Илма послала меня, чтобы я тебя удержала, уговорила. Но я не стану уговаривать, хоть и жаль. Если бы ты знала, солнышко моё, как тоскливо старому человеку в пустом, молчаливом доме. Будто тебя зарыли в могилу и забыли.

— Но ведь на свете существуют не только Межакакты!

— Для тебя — не только. А для меня — только они. Межакакты — мой мир. Я совсем не знаю теперешней жизни. Я не скажу о ней ничего плохого, просто я её не знаю. Моя жизнь осталась там, где прошла моя молодость. Человек ведь живёт, солнышко, только пока молод. В старости уже не то — и работа не спорится, вспоминается молодость… Смотри, какой у нас разговор получился на прощанье.

— Мне очень жаль тебя, бабушка… — Голос Гундеги дрогнул.

Лиена просияла.

— Солнышко моё ласковое! Ты не знаешь, как я хочу, чтобы ты осталась. Но тебе будет лучше там. Я старый, отживающий свой век, усталый человек. Ах, Гунит, если бы ты только знала, как я устала…

Порывшись в кармане кофты, Лиена вынула пару небольших белоснежных рукавичек с узорной каймой.

— Вот возьми…

Гундега взяла.

— Что ты так грустно смотришь на меня, Гунит?

Гундега всё ещё держала рукавички.

— Надень, примерь. Должны быть впору, у тебя маленькая рука.

Гундега послушалась. Рукавички были связаны будто по мерке. Она стояла в летнем платье среди разбросанных на полу вещей. Взглянув на рукавички, она бросилась на шею Лиене.

— Бабушка, зачем ты сюда поднялась! Теперь мне так ужасно тяжело уходить.

Лиена погладила её волосы.

— Ничего, дитятко, ты хорошая, сильная. В молодости нужно быть сильной. Чтобы потом, под старость, ни о чём не сожалеть. Тяжело сожалеть, когда ничего уже нельзя исправить.

Гундега присела к ней на кровать.

Лиена обняла её.

— Здесь была комната Дагмары. И Дагмара ушла. Эта комната стала твоей. Уходишь и ты… Ушёл Фредис. Все уходят. Кто куда. Теперь мы с Илмой остаёмся только вдвоём в Межакактах. Какой великолепный, красивый дом… И какой проклятый дом…

Улыбка совсем угасла на её лице, и взгляд стал пустым, безжизненным, без теплоты.

— Мне иногда хочется всё это поджечь, — еле слышно проговорила она. — Пусть горит, пусть сгорит. — Подняв голову, она тихо продолжала: — Не бойся! Это всего лишь странная причуда старого человека. Виноваты не Межакакты, не их четыре стены. Виновата я сама…

Она сидела неподвижно, сложив руки и опустив голову, как тогда на кладбище.

— Бабушка, милая!

Подняв голову, Лиена опять слабо улыбнулась, глядя в пространство.

— Не слушай меня, Гунит. Задумаюсь — заговариваться начинаю, — и прибавила ещё тише: — Теперь я останусь одна.

Она поднялась и, глядя вперёд невидящими глазами, пошла словно впотьмах, на ощупь, протянув вперёд руку, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Палка громко стучала по полу, бесстрастно отсчитывая каждый её шаг.

— Бабушка!

— Что скажешь, дитятко?

— Я не могу… я остаюсь…

И Гундега стала вынимать вещи из чемодана и раскладывать их по ящикам комода. Она точно перекладывала чужое, не принадлежащее ей бельё, платья и книги из чужого чемодана в чужой комод, двигаясь механически, как заведённая.

Так, опять всё на своих местах.

Потом она пододвинула стул к открытому окну и долго сидела, облокотись на подоконник. Никто её не беспокоил. Вот и прошёл долгожданный выходной день. На летнем небе зажглись редкие звёзды. Гундега подумала, что это, наверное, те самые одинокие, грустные звёзды, которые показывал ей сквозь дырявую крышу сарая Фредис.

Из комнаты Илмы донёсся бой часов. Вслед за этим Гундега услышала, как, тихо скрипнув, внизу открылась дверь. В кухне приглушённо звякнули металлической посудой, тихо громыхнул засов. Потом дверь снова открылась, снова стукнул засов. Вошедший в прихожую кашлянул, после чего всё стихло. "Кто там ходит так поздно", — подумала Гундега, уже засыпая.

Утром непривычно рано и тихо явился Метра. Обычно его приезд всегда сопровождался шумом: Нери, почему-то не выносивший его, оглушительно лаял, вставал на дыбы, натягивая до предела цепь, и, задыхаясь, старался дотянуться до его высоких сапог. В свою очередь, и старший лесник никогда не проходил равнодушно мимо собаки и, если поблизости не было женщин, адресовал ей самые изысканные ругательства. Вполне понятно, что в подобной обстановке их отношения с каждым днём ухудшались. И уже по одному тому, как свирепствовал Нери, можно было почти безошибочно угадать, что пришёл именно Саулведис Метра, и никто другой.