Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Дело на укладке подвигалось, бетонная пробка росла, но вот что-то застопорило с подачей, Гапуся кинулась туда, где возились возле вагонетки, соскочившей с рельсов, Люда Белослюдова и Саша Пустовойтенко, и увидела какого-то парня, только что спрыгнувшего с лестницы.

— Где бригадир? Где бригадир? — кричал парень, ухватившись за вагонетку, помогая девушкам возвратить ее на рельсы.

— Я бригадир, — сказала Гапуся, подбежав. — Чего треба?

Вагонетку поставили на колею, парень выпрямился, и Гапуся, глянув на него, ахнула — Федька Сковорода! Вот как опять они повстречались!

Они стояли друг против друга, на самом краю, над пропастью, над мокрыми, в пене, фиолетовыми валунами.

— Помочь вот!.. — прокричал Федька.

— Так что ж ты стоишь, окаянная твоя рожа! — закричала Гапуся так же пронзительно, как только что кричала на Дусю. — А ну, берись! Толкай! Пошли!

И они покатили вагонетку к поджидавшим их, устало опершимся на черенки лопат девчатам.

— Давай кидай! — властно распорядилась Гапуся, сунув в Федькины руки отобранную у Дуси лопату.

И Федька Сковорода покорно, расторопно и размашисто принялся швырять бетон, загребая его на полный совок что было силы.

— Как там с водолазом? — спрашивала Гапуся.

— Еще не вытащили, — отвечал Федька.

Теперь ему, вспотевшему, тоже до нитки промокшему и грязному, разъярившемуся в работе, казалось даже странным, что он мог так долго и трусливо скрываться от людей, вместо того чтоб встать перед ними, выложить им правду, как случилось, поглядеть им в очи и сказать: "Помогите, люди добрые!"

Наконец подняли водолаза. Люди на плотине облегченно вздохнули: если удалось освободить ногу Жукова из-под щита, значит, бетонная пробка теперь забита девчатами наглухо и все главные работы в донном отверстии окончены. Водолаз лежал на разостланном брезенте, сведя к переносице брови. Оглядев столпившихся около него людей усталым взглядом, отвернулся и, шумно вздохнув, едва слышно спросил:

— Как там?.. — И долго молчал, закрыв глаза, кусая и облизывая губы.

— Что, что? — наклонилась к нему Вика.

Он шевельнулся, равнодушно оглядел ее и прохрипел:

— Девушки… Гапа как? — И, увидев рядом с Викой страдальчески сморщенное лицо друга Ненашева, протянул дрожащую руку: — Закурить дай, Сережа…

Когда его увезли в больницу, толпа поредела, разбрелась и на месте происшествия остались лишь Клебанов да Вика. Стояли возле парапета, глядели, как поднимаются по узкой железной лестнице усталые Гапусины девчата. Последними выбрались на проезжую часть плотины сама бригадирша и Федька Сковорода.

— Ну вот и все, — сказал Клебанов, обращаясь к Вике. — А ты боялась.

— Ничуть, — бодро сказала Вика.

— Между прочим, поговорим о тебе, — продолжал Клебанов. — Я на днях уезжаю в Москву учиться, и тебе придется, по всей вероятности, принимать дела.

— Что ты, Алеша! — испуганно воскликнула Вика. — Какой из меня комсорг ЦК!

— Хороший выйдет комсорг. На фронте была?

— Ну так что?

— В рабочем котле варилась?

— Еще недоварилась как следует.

— Доваришься.

— Я, наверное, еще плохо разбираюсь в людях.

— А кто в них хорошо разбирается? Всякий человек очень сложен.

— Я могу напутать, ошибиться.

— Не узнаю тебя, Вика! — с укором сказал Алеша. — Ты что, утратила вкус к самостоятельной деятельности? Ты же любишь самостоятельную работу, смелость, дерзание. А ошибки исправимы. Но, насколько Я понимаю, ты что-то пока еще не ошибалась.

— Но вот чуть было не ошиблась. Чуть-чуть. — Она глядела вслед Сковороде, удалявшемуся рядом с Гапусей и Ненашевым. — Это как, хорошо?

— Не всегда.

— Вот видишь. Но скажи, мы обязаны верить людям, доброму, честному слову их?

— Должны.

— Я тоже так думаю. — Помолчали. — Лучше б ты не уезжал, — тихо сказала она, опустив глаза.

— Почему? — удивился он.

— Так.

— Еще увидимся, — раздумчиво проговорил Клебанов. — Быть может, еще увидимся. Но почему же ты плачешь, что с тобой?

Путешествия и приключения неудачника репортера

Страшная злая серая крыса Зависть много лот подряд в прошлом беспрестанно грызла мою душу.

Я завидовал репортерам. Завидовал с самого первого своего робкого лепета, напечатанного нонпарелью в конце последнего столбца маленькой раненной газеты.

Еще занимая пост ответственного секретари редакции заводской, многотиражки, выходившей по вторникам, штат которой состоял из редактора и упомянутого выше ответственного товарища, я восторженно завидовал репортерам, мечтая во что бы то ни стало и непременно прославиться на этом поприще.

Моим кумиром тогда был рыжий, подслеповатый и суетливый репортер районной газеты Моня Изаксон. Меня поражало, что он не пишет, а сразу диктует свои репортажи машинистке, держа возле самого носа блокнот, заполненный одному лишь ему попятными крючками.

Позднее объектом моей неугомонной зависти стал Аркашка Григорянцев, репортер центральной отраслевой газеты. Мы с ним когда-то работали вместе на химзаводе, давно не виделись, я даже не знал, что он трудится репортером, а когда он рассказал мне кое-что из своей производственной практики, я чуть не лопнул от переполнившей меня зависти.

Помнится, он сидел, элегантно положив ногу на ногу, лениво пошевеливая ступней, обутой в немыслимо красивый оранжевый ботинок на каучуковой подошве, рассматривал меня дружески-снисходительно и рассказывал эпизоды из своей репортерской жизни.

Боже мой! Что это была за жизнь! Чего он только не рассказывал мне! Вот вызывает его главный редактор: "Товарищ Григорянцев, дорогой Аркаша! Расшибись в доску, а сделай. Только на одного тебя надежда. В столицу прибывает герой Н. На привокзальной площади грандиозный митинг, вход по пропускам, нашей газете пропуск не дали, а репортаж о митинге должен появиться в очередном номере. Давай, Аркаша, товарищ Григорянцев, действуй".

И он действует.

Сперва он околачивается в толпе зевак возле милицейского оцепления, невдалеке от того места, где устроен проход для гостей, приглядывается, присматривается, прицеливается и вот уверенной твердой поступью, подняв воротник пальто и нахлобучив на глаза кепку, устремляется в проход следом за солидным, важным товарищем. Важному товарищу милиционеры отдают честь, а у отчаянного Аркашки требуют пропуск. Что же делает в столь критический момент находчивый репортер?

Находчивый репортер многозначительно кивает в сторону удаляющегося важного товарища, таинственно и зловеще шипит: "Ты что, не видишь?" — и ошалевшие милиционеры расступаются перед ним, приняв его за сыщика или бог знает за кого.