Франтишек Гечко - Святая тьма

— Ну и ладно, — вздохнул Ян.

С минуту он грустно стоял посреди кухни, потом постучал в дверь, за которой скрылась Цилька. Ответа не было. Что-то жестокое, вздорное поднялось в нем, вложило ему в руки палку и погнало из дома во двор, а со двора на улицу. Ему казалось, что он убегает от самого себя, старается не дать себе опомниться и вернуться. Даже в тот вечер, когда он лежал, весь изрезанный, на столе у Бона-вентуры Клчованицкого, не было ему так скверно.

В трактире Имриха Каро на Крижной улице, возле кинотеатра "Гардист", заядлые картежники резались в карты. Играли почти с самого обеда, позабыв об ужине. Накурили так, что в табачном дыму их трудно было разглядеть, хотя на улице было еще совсем светло. За столом сидели Петер Амзлер, винодел Алоиз Транджик, габан Францл Тутцентгалер, трактирщик Имрих Каро и Штефан Гаджир. Неожиданно Гаджир воскликнул:

— Глядите-ка, кто пришел!

— Пан учитель Иванчик восстал из мертвых, аллилуйя! — швырнул карты на стол сторож. — Я все равно еще не объявил игры; сдавай снова! — заявил он Тутцент-галеру и усадил учителя на свой стул.

— А парень-то уже на ногах! — И Каро зажег в честь гостя подслеповатую лампочку в углу комнаты.

— На ногах-то на ногах, да что толку, если он хромает, — добавил Тутцентгалер и сдал Яну Иванчику первые семь карт. — Назначайте, пан учитель… А ты, Имро, уступи место сторожу и тащи литр рислинга! Надо чокнуться с дирижером нашего оркестра за счастливую встречу.

— Неси два! — приказал сторож.

— Три! — присоединился винодел.

— Четыре! — смахнул слезу растроганный количеством литров Гаджир.

— Принесу пятилитровую бутыль, и дело с концом! — объявил толстый трактирщик и с юношеской легкостью устремился в погреб.

— Ну, так как? — спросил габан учителя, слишком долго размышлявшего над картами.

— Когда меня принесли из операционной в палату, мне почему-то все мерещилось, что я именно здесь, в этом углу, играю в карты. Уже не помню, с кем я играл, но только выигрывал! — Ян сбросил две лишние и заявил: — Масть!

— Добро! — ответил сторож. — А мы тут почти целую неделю боялись, что придется идти на ваши похороны… Францл даже собрал хор и разучивал траурные песни… Слез было — вы себе и представить не можете!.. Это что? Пики? Хожу.

— Бью!

Штефан Гаджир, заглянув Иванчику в карты, ахнул:

— Вот это называется везет!

Винодел положил карты и, выбрав из кучки крону, передвинул ее к учителю.

— Такое везение мне не нравится, — сунул учителю крону и сторож, — это говорит о том, что у вас еще не все в порядке.

Тут в трактире появился гардистский младший сержант, он же городской полицейский Шимон Кнехт.

— Глядите-ка, вошь в мундире! — пробурчал Петер Амзлер.

— Вино учуял, — добавил Гаджир.

— Эта вошь явилась за мной — пора городской погребок открывать, — пояснил Алоиз Транджик.

— На страж!

Имрих Каро налил рислинг в большие бокалы, каждый на триста граммов, прямо из бутыли. Он всегда так потчевал гостей, отмечающих в его трактире какое-нибудь важное событие.

— А генералу тоже налить? — Каро повел локтем в сторону полицейского.

— Конечно! Ведь и он сотворен по образу и подобию божию! — Францл Тутцентгалер встал и поднял бокал. — За ваше здоровье, пан учитель!

Шимон Кнехт выпил вино единым духом и потянул винодела за полу пиджака.

— Пошли, Лойза.

— Ты куда спешишь? — отмахнулся от него винодел.

— Он надеется, что ты разрешишь ему сосать вино прямо из шланга, — усмехнулся сторож.

— Не тут-то было! — возразил полицейский. — Надо столы составить… стулья достать… корзины с закусками принести… Эти поэты уже здесь, в кино…

— Они там пробудут часа полтора, — виноделу до смерти не хотелось уходить. — Сдавайте, пан учитель.

— А сколько их прикатило? — спросил однорукий.

— С барышнями восемь.

— Надо было утром объявлять. Теперь по твоей милости мало народу соберется, — издевался Гаджир.

— Какое там, полное кино.

— Явились ни с того ни с сего, и нужны они мне так же, как эти несчастливые карты. Надо же! Сорок да еще двадцать, а это была последняя надежда! — сердился Транджик. — И все из-за твоих поэтов, Шимон!

— Пардон, пан гардист! — продолжал издеваться сторож.

— Дело было так, — полицейский поставил пустой бокал рядом с бутылью. — Золо — нотариусов сын — ехал в машине из Пезинка через Дубники, просто так, куда глаза глядят… А пан Чавара и пан Светкович как раз собирались после обеда проветриться… И… хе-хе-хе… Ой, не могу! Уморили! В Братиславе взяли такси и вытащили из ресторана "Даксор" всех сидящих там поэтов!

— А ты откуда знаешь?.. Ну, этого трефового я ждал; этот как бальзам на мои раны.

— Золо говорил Гранецу.

— Кладите, господа, и отваливайте бедняку по пять пятаков!.. А ты что, за дверьми подслушивал?

— Я стоял у ворот, когда пан Чавара с паном Светковичем показывали поэтам орудия пыток в нашем городском музее.

— А кого ты ходил приглашать на ужин из нашей дубницкой знати?.. Сдавай, Лойза!

— Пан комиссар приказал, чтоб было двадцать стульев. Пошли, Лойза!.. А приглашения я носил только двум хорошеньким учительницам…

— Чтоб поэты не скучали, — объяснил сторож.

Ян Иванчик вздрогнул, как от удара. Он схватил бокал и отхлебнул добрую половину. Хорошо хоть, присутствующие не проявили к словам полицейского о хорошеньких учительницах большого интереса. А главное, никто не заметил, как его передернуло.

В этот момент в трактир ввалилось человек десять мужчин, которые слушали выступление поэтов у входа в кино. Их возглавляли Бонавентура Клчованицкий и бывший уже здорово навеселе Штефан Герготт.

— Ну, что нового у поэтов? — спросил Амзлер.

— Да этот монах там что-то тявкает, а что — сам господь бог не разберет, — ответил Бонавентура с мрачным видом. — Вот мы и пришли сюда, чтобы хоть немного проветриться. А вы о чем тут беседуете?

— О чем же еще, как не о новых немецких открытиях! — с дерзкой иронией, но с серьезным видом ответил сторож.

— Вы о немцах поменьше болтайте, чтобы потом жалеть не пришлось! — виноградарь широко расставил ноги и засунул руки в карманы брюк; это должно было означать, что он готов сцепиться с кем угодно. — Немцы открыли и Амзлера, и Тутцентгалера, и Кнехта, и даже Герготта! Хайл Гитла, либере фолькстайчер!.. [12] В этой фразе имитируется акцент "фольксдейч". — Прим. ред. Кого я вижу! — виноградарь вытащил руки из карманов и подскочил к столу. — Пан учитель! Значит вас и меня — Иванчика и Клчованицкого — еще оставили в Словакии святые Кирилл и Мефодий!.. Имро! Бутылку бургундского!

— Две бургундского! — поправил мясник Герготт.

Они обменялись сильным и долгим рукопожатием.