Евгений Белянкин - Танец любви

— Баста! Никаких привилегий старшей роте, а задерутся — бить не жалеючи!

Старшие хорохорились, вскипали, но уже понимали, что столкнулись с реальной силой и что лучше жить с ней в мире, чем ходить битыми. Тем более Макар Лоза пригрозил:

— Если хоть кого-нибудь тронете, смотрите, училищем пожертвую, но калекой на всю жизнь оставлю — милостыню просить…

Из училища ему уйти не пришлось, так как старшие притихли. А тут об этом узнали и другие роты. Стали приходить к Пашке Скобелеву за новостями, всем хотелось услышать подробности. Третья рота стала центром училищного внимания, а потом младшие роты заключили между собой союз, по которому обязаны приходить на помощь, если «верхолазы» (старшие жили на последних этажах), вдруг начнут подминать младших…

Заводилами всему были Пашка и, к удивлению всех, Серега Карсавин. Уж кого-кого, а Карсавина старшие никогда не трогали: ансамблисты в училище имели высокий авторитет. Возможно, не участвуя в драке с местными, Карсавин хотел загладить свою вину и теперь, вдохновляясь, агитировал всех сплотиться и создать кадетское братство: кто тронет кадета, тот отвечает перед кадетским судом, в какой бы роте он ни был…

Глеб ко всему отнесся равнодушно — не против и не за. Конечно, старшие распоясались, и надо бы поставить их на место, но играть в какое-то «братство»… Все это старо как снег. Однако Димка полностью поддерживал Серегу и Пашку. Может быть, еще и потому, что Пашка, после истории с исключением, стал относиться к нему как будто лучше, меньше задирался и не выискивал повода подставить ножку. Хотя…

— Вот несуразица, — говорил с удивлением Скобелев, — меня вместе с Разиным из училища… Издевательство какое-то! Словно тряпкой по морде хлестанули.

Скобелев не считал Разина суворовцем: ну какой из него офицер? Солдатам на посмешище. У Пашки Скобелева было свое представление об офицере. А Димкины «замашки» вызывали у него скептицизм и отвращение…

Тем не менее Скобелев стал к нему привыкать: на безрыбье и рак рыба…

Димка был на седьмом небе. Пашка раньше частенько омрачал его жизнь, и воцарившийся мир для него что-то значил. Он старался ничем не задевать Пашку, но и не подмазывался. Впрочем, подмазаться к Пашке Димка и не мог, настолько они были разные и по интеллекту, и по складу характера.

Но самое удивительное произошло с Макаром Лозой. Майор Шестопал, узнав о случившемся — кто-то все же сфискалил, — потребовал, не скрывая, рассказать, как было. Макар Лоза откровенно признался и ждал наказания. Но Шестопал, жуя жвачку, выслушал внимательно и одобрительно. Он взял ручку и выписал ему увольнительную.

— Свободен до десяти. Но минута в минуту, понял?

— За чем же дело стало, товарищ майор. Буду.

— За себя надо уметь постоять. А ты, брат, постоял за роту. Молодец, суворовец!

Так Макар Лоза стал еще и официальным героем роты. Знал ли ротный, насколько он угодил воспитанникам?! Рота браталась, и веселый Мишка Горлов после отбоя допоздна рвал гитару и орал хриплым голосом кадетские песни…

Последние события слегка развинтили: рота дохнула вольницей. На другой день после утомительной зарядки и завтрака, целая толпа неожиданно сгрудилась у расписания занятий, оживленно ожидая чуда в лице дежурного офицера. Им был майор Лошкарев — афганец, недавно прибывший из общевойскового училища.

— Ну что, ребята, кота тянете за хвост? Пора в классы, — сказал он и, взглянув на расписание, ахнул, даже в лице изменился. Кто-то под стекло сумел засунуть вырезку из журнала — обнаженную женщину…

Нависло молчание. Суворовцы чего-то выжидали.

— Вы что, не мужики? — вдруг шутливо гаркнул Лошкарев. — Голой бабы не видели? Марш по классам!

Тайный смешок прокатился по толпе.

— У нас, товарищ майор, еще женилки не выросли…

— А раз не выросли, то и нечего разглядывать всякую пошлятину.

— Какая там пошлость, товарищ майор! В газетах пишут наоборот: целомудрие. В городе даже фотовыставка открылась. «Акты» называется.

Лошкарев разозлился и выругался от души.

— Вот это по-нашему! — засмеялись суворовцы и, довольные, стали расходиться. Обнаженная женщина осталась под стеклом, так как ключи от доски расписаний были в учебном отделе.

Пришел полковник Юферов, взглянул, почесал затылок.

— Мне эти забавы не нравятся. Где Шестопал?

Смущенный Шестопал стоял рядом.

— Что скажешь, ротный?

— Период полового созревания, товарищ полковник, экспериментация…

— Ты мне Коном в зубы не тычь, мне здесь его философия ни к чему. Разобраться и наказать!

— Слушаюсь.

— Пригласи из санчасти врача. Пусть проведет беседу.

— О чем? Может быть, лучше Лукина? Поговорит об эстетике…

Юферов сумрачно посмотрел на ротного.

— Майор, ты в своем уме? Ты мне еще в роте разврат устрой! Да кончай с дискотеками: так зачастили, что хоть запрет накладывай… Ведь знаешь, что до добра не доведут!

Теперь Шестопал почесал затылок и вызвал с урока Димку Разина.

— Кто?

— Честное слово, товарищ майор, не знаю.

— Хорошо. А кто у нас в роте, ну… сексуально наиболее озабочен?

— Честное слово, товарищ майор, не знаю. Может быть, кот, что на кухне живет: он завсегда за кошками по крыше бегает. Вчера первый взвод в него камнями бросался, жуть какая-то!

— Эх, Разин! Если я тебя накажу, объявлю замечание, что сделаешь?

— Доложу командиру отделения, товарищ майор.

— Ну, тогда доложи командиру отделения, что я объявил тебе благодарность.

Тут уже настала очередь Димки Разина чесать затылок.

— Товарищ майор, разрешите спросить?

— Что тебе еще? Спрашивай.

— Почему, как что случится, непременно вызывают меня. У меня что, на лице написано — фискал, ябедник?..

Ротный помолчал.

— Наверно, тебе больше всех доверяют.

— Разрешите идти?

— Иди, Разин. И скажи ребятам, роту свою надо уважать.

Декабрь в этом году был малоснежный. По зимнему холодный ветер с мелким колючим снежком весело гнал осеннюю листву по замершим дорогам. Все время нависало низкое свинцовое небо, вот-вот готовое разразиться пургой. В казармах давно топили, но было прохладно, и от этого на душе пасмурно и неуютно.

Солнечные дни выпадали редко. Да и солнце, какое-то слепое, словно светило через дымчатое стекло. Блеклые, болезненные лучи тонули в стелившемся над местностью тумане, не принося радости.

Так и прошел весь декабрь в ожидании погоды.

Но в последние дни месяца, перед Новым годом, с погодой что-то случилось: однажды, выбежав на зарядку, суворовцы обалдели — шел густой, хлопьями снег. Начавшись с половины ночи, он залепил все окна и уже толстым слоем покрыл плац.

Притаптывая сапогами свежий, мокроватый снег, суворовцы повеселели. Начали бросаться снежками. Сначала отделение на отделение. Потом взвод на взвод. Дежурный по училищу едва навел порядок.