Любовь Руднева - Встречи и верность

Утром, после завтрака, только вышла она из комнаты, я Тарасу свою догадку выкладываю:

— Наверное, она из старообрядцев, упорная. У самой смерти выцарапала, я тут много чего набредил, так она немая — не проговорится.

— Немая она, может, по обету, — сказал после долгого раздумья Тарас. — Только не старая она, Гриша, и не чужая тебе.

Он выбежал, не дав мне опомниться, и я услышал легкие шаги женщины. Она заговорила, — меня поразил голос Анны, усталый и добрый. Так поняла она мордовскую песню, которую пел я в разбитой казацким снарядом избе.

На свадьбу приехал мой брат, Андрей. Он рассказал мне о последней телеграмме Чапаева, которую довелось ему передавать в ноябре восемнадцатого года. Диктовал Чапаев телеграмму, а у самого слезы в глазах. И казалось, что ж такого в ней было, в той телеграмме?!

Адресовал ее командирам своих полков: пензенцам, балашовцам, гарибальдийцам:

— Совместно с политкомом явитесь в штаб вверенной мне дивизии на совещание по поводу моего отъезда в Красную академию. Начдив Николаевской. Чапаев.

Продиктовал телеграмму Чапаев и говорит:

— Что, Андрей, дойдешь ты наконец до Уральска? Обязательно дойдешь. Так тому и быть. А вот как же я?

Так мне и запомнилась эта последняя, не мною, а братом отосланная телеграмма Василия Ивановича.

Прощаясь с Андреем, спросил он про меня, а потом крепко пожал руку…

Много лет прошло с той поры, еще больше событий, а все стоит перед моими глазами Чапаев, все слышу я Василия Ивановича в его долгой исповеди по телеграфу.

Хотя ни в одном окошке не горел огонек, Нижняя Покровка зеленовато светилась белыми стенами мазанок, и оттого гуще чернели плетни, яркая тень ложилась на землю, припорошенную пылью. Иссохшая земля только ночью переводила дыхание, спадало напряжение осеннего зноя.

Глеб шагал рядом с Родановым, его быстрая тень обгоняла Глебову, казалось — по ночной дороге двое бегут вперегонки.

Они свели знакомство у слепого учителя, Григория Михайловича.

Из Москвы пришла по почте маленькая посылка, на радостях учитель собрал у себя друзей, и, неожиданно для Глеба, почти все друзья седого хозяина оказались людьми молодыми, говорливыми, любителями попеть, поспорить. Среди шумной компании симпатии Глеба сразу привлек молодой агроном совхоза.

Темнолицый, с чуть раскосыми глазами, в серой рубахе с распахнутым воротом, Родаков, увлеченно разговаривая с хозяином хаты, возился в дальнем углу комнаты с маленькими ящичками и вытаскивал из них зерна.

Слепой щупал их, разминал на ладони. Родаков допекал его расспросами. Издали Глеб не мог уследить за их беседой, но понял, что агроном советовался со старым другом, у которого когда-то и школу окончил. Он был нетерпелив среди праздничного веселья, радостно и торопливо выхватывал свое, именно ему, Родакову, нужное. Только немного странно было, как этот человек, с горячим, по-индусски темным лицом все выспрашивает слепого; быстрыми, ловкими пальцами Родаков притрагивался к его руке, что-то досказывая и соглашаясь.

За столом Анна Петровна потчевала всех галушками и чаем. Она рассказала, как в Ленинграде слепой учитель сдружился с Шароновым, который в восемнадцатом году учился с Чапаевым в Академии Генерального штаба. Григорий Михайлович, окончив педагогический институт, вернулся в Заволжье, но связь между новыми друзьями не оборвалась. Уже много лет спустя Шаронов написал свои воспоминания о Чапаеве и теперь прислал их.

Гости притихли — Анна Петровна оказалась мастерицей читать. Воспоминания Шаронова всех взволновали, а Глебу не терпелось самому еще раз пробежать их глазами, обдумать. Получив согласие хозяев, он взял рукопись с собою.

Взбудораженный всем, что довелось услышать в доме старого мордвина, Глеб вышел вместе с Родаковым.

Родаков шагал широко, деловито, можно было подумать, что он спешит в поле, а не под мирную кровлю своего крохотного домика, где он предложил переночевать и Глебу.

Вспоминал Юра Родаков сады, окружавшие Нижнюю Покровку в годы его детства.

— Да вот незадача, морозы сороковых годов все фруктовые деревья побили.

С увлечением он говорил о ленинградских ребятах, осевших на новых местах, ругал какого-то лоботряса, затесавшегося в начальники. И вдруг признался, что боится собственного отца. Родаков-старший воевал у Чапаева, теперь живет в Пугачеве и даже на расстоянии строго спрашивает со своего сына за все дела в Нижней Покровке.

— Ну, за горчицу, помидорные плантации, урожай зерновых я могу отвечать, но за все, что творится в совхозе и колхозе? А отец упрекает: «Еще не сравнялся след моего окопа, а ты хочешь снять с себя ответственность».

Когда Юра умолкал, Глеб слышал доносившееся из темноты, из теплой глубины дворов ржание лошадей, тихое блеяние сонных ягнят.

Мало что можно было разглядеть в ночи, да и в окна не заглянешь: они смежили свои веки-ставенки, но все казалось Глебу, что село это дышит глубоко и полно потому, что в нем не одну бессонную ночь провел Василий Иванович, на телеграфе бодрствовал молодой мордвин Гриша и его младший друг, Тарас Деев, а в окопе Родаков-старший.

И, поглядывая на все норовившего обогнать его Родакова, Глеб подумал:

«Вот шагает со мной рядом доктор земли, как шутливо называет Юру учитель, — агроном целинного совхоза, раскинувшего свои владения там, где живали помещики Столыпины, Мальцевы, Глуховы, Дохловы и куда осенью восемнадцатого года пришел Василий Чапаев со Второй дивизией, чтобы стереть даже след их с земли».

Родаков прервал размышления Глеба:

— Знаете, что мне дороже всего в воспоминаниях Шаронова? Уходят расстояния, я остро чувствую, люди рядом! Мальчишкой любил я слушать про Чапаева все анекдотическое, а теперь хочу понять, как захватывал он людей — безудержно и, пожалуй, сурово. И сам заражался от них силой. Ведь еще до революции он служил глубокой мысли, той, что открыто была заявлена Лениным. И это нужно мне не только ради того, чтобы лучше понять, как батька мой жил-был, но я в завтра не могу толкаться всерьез, если не найду всех ключей к этим бескорыстным сердцам.

Родаков остановился и притопнул ногой:

— Удивительно! Тут вот шагал Василий Иванович и рядом батя. — Родаков рассмеялся. — Дошел я в полуночный час до философии, грешен!

Но Глеб молчал. И к нему возвращался отец, в каждой судьбе была его доля. И все узнанное имело отношение к тому, как он, Глеб, жить собирался и как собирался воспитывать своих учеников.

Глеб отказался ночевать в домике агронома, ему хотелось побыть одному.

Во дворе Родакова стояла копна. Глеб с помощью Юры по лестнице взобрался на нее, прихватив с собой одеяло и подушку.