Любовь Руднева - Встречи и верность

Тут на Мекензиевых, кажется, свет клином сошелся. А может, и сошелся, если гонят сюда немцы дивизии из Греции да из Франции, чтобы воевать с ней, с Ниной, с Деевым, с ее вторым номером — Бедой, с командиром дивизии Коломийцем и, конечно, с самим командующим Приморской армией, с Петровым.

«До чего же все-таки нас своих тут много, только жаль, что не еще больше», — думает Нина и задремывает, сидя все около того же обугленного дубка. Она втягивает запах мокрого уголька, который источает раненый бок деревца.

И сквозь дрему слышит — спрашивает Беда:

— Что думают американцы и, конечно, англичане насчет второго фронта?

Где-то, прогрызая туман, застрочил пулемет. И смолк. И снова Нина слышит голос Беды, хрипловатый, дотошный басок:

— Вот заперли мы от фрицев Севастополь, держимся на Мекензиевых — не столкнешь, не сдвинешь, но скучно мне без картошки. А весной, товарищ комиссар, разрешат ли здесь по соседству разбить огородишки — лучку бы зелененького, того-сего.

Деев согласен, и он бы в охотку поел какой хочешь картошки: в мундире, отварной или супу картофельного. И огороды с укропом, с луком, отчего же — хорошо бы разбить.

— И как вы в темноте орудуете иголкой? — интересуется Деев.

«Наверное, — думает Нина, — Беда зашивает свою шинель. Он ее утром распялил на деревьях, чтобы просушить, а мина изорвала шинелишку. Хорошо еще, что рукав не отгрызла. Беда не огорчился, а все разглядывал ее да приговаривал: «Вместо меня ранение приняла, вот голубушка».

Чуть поодаль от Нины зычно смеются трое кубанцев, слушая походный анекдот, и, наверное, не в первый раз. То один, то другой вставляет замечания, вышивая уже знакомый рассказ новыми подробностями, и непонятно, кто же рассказывает, кто слушает.

Но вот перед Ниной вырастает Деев: высокий, с юношеской фигурой, ловкий. Он усаживается рядом на пенек, и, хотя темнота сгущается, она видит: осунулось лицо комиссара, побледнело после болезни.

— Я рад, что вернулся в свою дивизию, Нина. Вроде вас волновался, что пошлют ненароком в другую часть.

— Вы-то волновались?! Да вы же очень нужный командир, могли не сомневаться. Помните, со мной вышло хуже: припечатало мне голову под Одессой, я же долго без сознания провалялась. Спохватилась — столько дней потеряно! Так писала, так просила, чтобы сюда направили! Пуще всего боялась: завернут в тыл или в чужую часть. Ну, а если опять ранение — снова хлопочи, а нас тут тысячи!

— Приморцы тебя не отдадут — вот спроси у Беды, — ты же прикипела к Чапаевской, — успокоил ее Деев, перейдя на привычное «ты». — Если уж с Большой земли повадились тебе писать: «Севастополь, Анке-пулеметчице», — значит, квартиру твою никто сменить не может. Среди чапаевцев ты самая первая, настоящая Анка-пулеметчица. Хоть такие были у нас в гражданскую женщины — слов не найти, — душевные, отважные: Лида Челнокова, Шура Рагузина, Маруся Рябинина. — Тарас усиленно растирал руки, после ранения они быстро замерзали. — Но столько боев, сколько ты выдюжила со своим пулеметом, да еще в современной войне, — это ж такой труд, Нина, что даже севастопольцы часто поминают тебя добрым словом, а их удивить мудрено.

Нина не искала ни похвал, ни упреков. Но ей, иззябшей, притулившейся у скособоченного дубка, очень хотелось слушать и слушать Деева. Потому что понимала — ночью будет тяжелый бой, и «Вездесущий» — так звали бойцы политотдельского Деева — появился на самом припеке, конечно, не случайно. Такой уж у него характер. Он душой и, если нужно, винтовкой всегда участвовал в самом трудном.

Деев как-то незаметно внушал уверенность каждому. И ей, Нине. Ой, как не сладко на первых порах приходилось в полку! Тогда под Одессой встретила она уже опытных бойцов. Шутка ли, с двадцать второго июня по восемнадцатое июля дивизия держала стошестидесятикилометровый фронт, вела бои на Дунае и Пруте. Когда Нина пришла в полк, там и молодые ребята считались уже ветеранами. И между прочим, в одной роте отказались от нее, едва только увидели.

— Нет впечатления, — сказал ей одессит Костя, прибывший с ней в пополнении. — Ни ростом вы не вышли, ни серьезностью лица. Ухватились не за свою профессию. Вам бы надо дальше по текстилю или, как там, по трикотажу развиваться. На фабриках, девочка, работы завались, тыл! Без него мы, фронт, не обойдемся. — Он покровительственно оглядывал ее.

У всех одесситов очень хорошо подвешен язык. Он, этот парень, даже стрелять не умел, поэтому так много говорил.

И тут появился Деев. Рассказал ей про свою подругу юности — Лиду Челнокову, как в разведке наткнулась на двух беляков и свалила офицера. Была меньше, чем Нина, или тютелька в тютельку, как она. И про себя: ему, Тарасу, в гражданскую войну было лет пятнадцать.

Разговор вели в блиндаже, поздним вечером, доверительный, и Нина, поправляя в гильзе фитилек, незаметно рассказала комиссару про себя.

Потом Нина участвовала в ночной атаке, и назавтра к ней пришли ребята — артиллеристы, винились, что не хотели зачислить ее в свою роту, дали маху. Среди них оказался рыжеволосый Сева, которого она встретила еще до войны у кинотеатра. Теперь это знакомство показалось давним.

В те августовские дни Деев говорил:

— Не убеждайте, Нина, ни себя, ни меня, что вы хорошо стреляли со страху, хотя, быть может, так и есть. Но в каждом деле надо сперва через самого себя перепрыгнуть, только потом высвобождается твоя настоящая сила. С вами и случилось это в ночном бою. Скоро румыны начнут за вами охотиться, как за снайпером Павличенко. Будут бояться. Вы одна им горше целой роты, а главное, вижу — для вас пулемет живой, вы к нему с заботой, и он вас не подведет.

«Максим» стоял за деревьями, в посадке, которую отбили у румын. Нина его чистила, а Деев смотрел и одобрял, у него была такая привычка — проверять пулемет. Сам отличный стрелок, он участвовал в тяжелейших боях и однажды, когда выбило всех командиров, повел батальон в атаку, вышел из окружения, поэтому и слова его ловили на лету.

«Старый чапаевец» — называли Вездесущего, а он был удивительно молод, ходил легко — сухощавый, ловкий, щеки его до ранения часто вспыхивали молодым румянцем, карие глаза лучились то смехом, то сочувствием.

И сейчас в темноте, даже не видя его лица, Нина чувствовала на себе его взгляд. С ней говорил давний, испытанный друг, он-то знает, что такое доброе напутствие перед схваткой…

А где-то совсем рядом напевал ее второй номер — Беда. Тихо пел, потаенно, и грустновато:

Ночью рота должна была произвести разведку боем. Бесшумно спустились в лощину и стремительным ударом захватили окопы немцев, перекатились через них. Немцы контратаковали.