Любовь Руднева - Встречи и верность

И все это была Америка: пестрая, разная, иногда притягательная, иногда страшная — газеты приносили известия: богачи высыпают зерно в океан, жгут пшеницу, чудовищная — линчующая. И Люда читала на большом вечере в клубе поэму «Сакко и Ванцетти», думала: неужели там рабочие не могут навести порядок, такое терпят!

И запомнились мудрые слова Уолта Уитмена, его «Листья травы».

Потом был Мюнхен и много предательств и много надежд, когда всей воюющей страной, всей воюющей армией ожидали открытия второго фронта.

Самолет болтало — казалось, его завертел горный поток, какая-то африканского темперамента горная река хлынула с неба, а может, океан низвергался с него. И хотя самолет пилотировали опытные руки, он мог утонуть в этом небесном водопаде.

Большой дождь встретил Люду в Нигерии.

Накинув плащ с капюшоном, младший лейтенант опять почувствовал себя в своей тарелке. Его ничто не отвлекало от происходящего вверху, вокруг, под ногами — наступил час отдыха. И дождь другой, чем на Востоке, откуда он прилетел. И воздух.

Все другое, кроме нее, Володи из Ленинграда, переводчика.

Она села со своими спутниками в машину и поехала в Лагос в отель. Опять ванна, обед, слишком обильный для лейтенанта. За окном — Большой дождь. Он очень привлекал Люду и окраина этого европеизированного города: ведь окраины бывают так красноречивы!

Ее спросили: «Куда? В болото? Там только негры и желтая лихорадка!»

Асфальт оборвался. Болота подступали к городу, на зыбкой границе болот стояли тростниковые лачуги. Добродушный гид заметил:

— Не рискую выпускать вас из машины. Дождь. А здесь в некотором роде заповедник. Не забудьте, что вы находитесь на берегу Гвинейского залива. Во времена наших дедов тут был невольничий берег и эти, кто здравствует в хижинах, составляли начинку трюмов. Они плохо поддаются цивилизации. Но вот обратите внимание на пальмы — великолепная статья нашего экспорта: масло…

Люда внимательно посмотрела на белотелого сэра: он, этот говорящий справочник, был как у себя дома. Машина повернула обратно.

Путешествие по Нигерии закончилось.

Самолет доставил гостей в Америку, в Майами. Почему-то все в этой поездке начиналось с парадного хода, такова уж судьба гостя. Таким парадным входом была Флорида, юг штата, курорт Майами, пляж, отдых, заботы чужих радушных людей.

Пополнялся запас слов. Они прививались быстро, слова, прикрепленные к вещам, рождавшиеся из движения, жеста гостеприимных хозяев. Но и здесь, в Майами, к беспорядочно настроенным богатым отелям, к коттеджам, к вульгарным буржуа — Люда видела их в натуре впервые в жизни — подступали болота.

Пахло дымом лесных пожаров — горели джунгли, и в болотах хозяйничали крокодилы. На окраинах, как в Нигерии, стояли лачуги негров…

Из Майами поездка в Вашингтон, встреча дорогих гостей Международной ассоциации студентов: приемы, беседы с генералами, с артистами, с деловыми людьми.

— Вас пригласили выступить во всех штатах. — Дальше шел длинный список, чуть ли не в пятьдесят названий.

Да, старый генерал в Москве был прав, хоть и сам не подозревал, что ожидает младшего лейтенанта. Очень трудно все время говорить о Севастополе, слышать, как тускнеет твой голос, интонация, когда переводчики завладевают твоими переживаниями, словами.

Но был дом на зеленой улочке Сикстин-стрит, где она чувствовала себя свободно и просто. Тут, на втором этаже, в кабинете посла, она еще раз поняла, что никаким ветрам, климатам и обстоятельствам не подвластна большая, добрая воля человека.

Посол пожал руку, усадил в кресло, и, наконец, к Люде вернулось откуда-то издалека, из-за войны, с Богуслава неиспытанное чувство, что вот ты — маленькая девочка, можешь слушать и, слушая, можешь мечтать.

В комнате надежно оберегалась нежность к маленькому ребенку, и рассказ уводил во времена битвы гигантов, она была уж и не так давно, но все-таки происходила над твоей колыбелью. И помнишь только отблески зарева на потолке, в который упирался твой взгляд из колыбели.

На мгновение Люда забыла, что сама она — участник второй битвы гигантов добра и зла. И так необходимо ей хоть на час отступить в детство, довериться человеку, чья жизнь обнимает прошлое и будущее Люды и всех ее сверстников.

У посла давно знакомое по тысячам фотографий лицо, но впервые Люда видит его рядом и, волнуясь, вглядывается: очень мягкие черты, полная нижняя губа, умные, чуть выпуклые светлые глаза за очками. Ни одного суетливого жеста, слова, мысли. Рассказывает он об Америке, ее людях, военном дне; говорит просто, как о понятном и привычном, предупреждает:

— Завтра пресс-конференция. Вы будете вести ее сами, встретитесь с представителями пятидесяти двух газет. Вы уже ветеран этой войны — сумеете…

Люде показалось, что посол грустно улыбнулся, понимая, что вот и кончится для нее мгновенная передышка и снова надо принять всю меру тяжести войны…

Он продолжает:

— Соберутся люди очень разные — журналисты. Может, кто-то вам покажется циничным, но не бойтесь говорить то, что думаете… Недаром же Ассоциация студентов вас выбрала заместителем председателя военной секции. А впрочем, для них сейчас вы сенсация, но не в том суть — в вас Севастополь. И, сообщая о приезде севастопольского солдата, они должны будут рассказать о мужестве сражающихся с Гитлером, об их действенном, а не декларативном мужестве.

Она сидела в кресле, а он ходил по комнате, видимо подчиняясь ритму своей мысли. Иногда он взглядывал на нее и, хоть был этот взгляд быстрым, она чувствовала, как точно он охватывал ее внутреннее состояние и понимал, что она еще наивная, прямолинейная девчонка, и радовался тому, что ни страшный труд войны, ни лишения не отобрали у нее девчоночью наивность.

Люда догадывалась об этом, так как он, расспросив ее, вдруг стал подтрунивать, громко и задиристо смеялся и, усевшись в кресло, подперев кулаком голову, заговорил о своей юности.

Сразу нашел то, что сближало его с девчонкой, работавшей в Киеве.

Перед тем рассказала она, как рано утром бежала на завод Арсенал, гордилась, что арсенальцы признали ее квалифицированным токарем, потом послали учиться в университет.

Приглашая на заводские праздники, писали: «Приходи, историк, будет встреча трех поколений».

А посол вспоминал, что, задолго до рождения Люды, в том же самом Киеве он сидел в тюрьме и организовал побег одиннадцати искровцев и среди них находился Бауман. Готовился побег тщательно, все срепетировали заранее и обманули глупых тюремщиков.

— Словом, мы просили у них вечерней прохлады и получили ее, — сказал посол. — Я добрался до Цюриха, и оттуда, проявляя, может быть, и чудеса изобретательности, мы переправляли в Россию большевистскую «Искру».