Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

Он посмотрел на нее.

— Давно все было, — сказал он, наконец. — Главное случилось давно-давно.

— Я никогда никому не рассказывала о нас, — сказала она.

— Не рассказывала? — как эхо отозвался он.

— Нет, никогда и никому. Даже Марен. Она не знает. Никто не знает.

— Давно все было, — повторил ленсман и обрадовался, что разговор перешел на Марен. — Она нежданно-негаданно сделала то, что большинство из нас не ожидало от нее. Так происходит почти со всеми, рано или поздно. Приходит твой час, и никуда не денешься. Ты поражаешь других, ты удивляешь других, не переживших еще свое в жизни. Обычная история! Согласна?

Сюннива не отвечала.

— Не правда ли? — повторил он.

— Да, — согласилась она.

— Что, собственно, произошло? — сказал он, наконец. — Я имею в виду, что, собственно, произошло с твоей дочерью, с Марен Грипе, — прибавил он, как будто вдруг заговорил о человеке, которого не знал.

— Лео Тюбрин Бекк, — сказала она.

Он промолчал.

— Лео Тюбрин Бекк, вот что случилось, — сказала она.

Он по-прежнему не отвечал.

— Он из Амстердама.

— Ну и что особенного, если человек из Амстердама? Если он обычный худышка в кожаных брюках, который почти никогда не бывает пьян и не слишком разговорчив. Уверен, я встречал таких людей. Да это и немудрено, когда ты служишь ленсманом.

— Вправду встречал? — засмеялась она.

— А ты?

— Да, — сказала она. — Во всяком случае, один такой был.

— Ты веришь, что все проходит? Веришь? Я имею в виду, действительно веришь?

Сюннива посмотрела на него и улыбнулась.

— Как ты думаешь, что теперь будет? — сказал он.

— Все может произойти. Не понимаешь, что ли?

— Ты точно знаешь? — сказал он.

— Единственное, что я знаю, нужны двое. Всегда нужны двое, чтобы кое-что произошло.

Сюннива сложила руки вокруг шеи, и он смотрел на нее так, как если бы впервые увидел морщинки на шее женщины.

— Один, который любит, и один, которого любят, — улыбнулась она. — Так всегда бывает.

— Марен знает об этом?

— Она поймет. Не сегодня. Не завтра. Не через месяц, и, может, даже не через год. Но она поймет. Ничего страшного. Во всяком случае, когда пройдет несколько лет.

— Ты говорила с ней?

Это был так глупо, что она не ответила.

— Иногда некто вдруг становится мерой всего, что накопилось в нас. Странно, но этим некто может быть кто угодно. Бывает, встречаешь человека, и он станет для тебя всем на свете. Всем. Он, и только он, — прибавила она. — Вот точно таким был Тюбрин Бекк.

Ленсман передвинул пачку бумаг на письменном столе.

— И что он намерен делать?

— Кто?

— Тюбрин Бекк?

— Ничего, — сказала Сюннива, и еще раз повторила: — Ничего. Он опытный и знает: такое может случится с кем угодно. Вот теперь его черед, и он знает это. Он не хотел встретить ее. Он знал, что не должен был встретить ее.

— Почему?

— Потому что такое трудно вынести, почти невозможно. Ты ведь тоже знаешь, — прибавила она и улыбнулась, приглаживая волосы руками. — Он видел, что она хочет сблизиться с ним, сблизиться так, что дыхание перехватит. Получить все. Владеть им безраздельно. Только она и никто другой. Не замечать других. Это ведь как болезнь. И он знал об этом. Знал, что другие будут его ненавидеть. И еще знал, что такое ему не под силу. Марен не отпустит.

Ленсман осторожно поставил на стол чашку. Он смотрел на чашку, потом прислушался к звукам на втором этаже. Потер подбородок, снова посмотрел на шею женщины, которая была так близко от него.

— Сюннива, — позвал он.

— Теперь тебе лучше помолчать, — сказала она.

Марен Грипе пыталась покинуть помещение ресторанчика, потому что там пахло паленым льном и смолой. Она обстоятельно объяснила Коре Толлерюду, что терпкий запах смолы исчезнет, если она выйдет на лестницу, на свежий воздух. Там ей станет легче дышать, но резкий запах льна останется, будет еще сильнее.

Толлерюд сказал, что это запах спиртного, она сама так пахнет, но она покачала головой и посмотрела на него, как если бы он был ее старым другом. Она ухватилась обеими руками за цепочку карманных часов на его животе, приблизила лицо к его лицу и спросила, чем это, собственно, пахло. «Паленым льном, — сказала она и улыбнулась. — Как ты думаешь, Якоб на дворе?»

Эту болтовню, обычную после многих рюмок женевера, пастор, собственно, не обязан был слушать, но, как он доверительно сообщил Сюнниве Грипе, именно она почему-то не выходила у него из головы.

— Не знаю вот только, почему, — объяснил он. — Вероятно, хочу воспользоваться позже… В особо исключительных случаях, — прибавил он. Он кашлянул коротко и сухо, высморкался и посмотрел на трубку.

— Надо что-то делать с твоим сухим кашлем, — сказала Сюннива.

Пастор уже побывал наверху у своей любимой сторожевой башни, и когда он стоял там долго, он уже не был уверен, правда ли, что он тоскует по отчему дому или ему так кажется. Сильно пахло, как и прежде, солью и морем, и он стоял долго и смотрел, как море разбивается о шхеры. Вдали, в устье фьорда, он видел две лодки, направляющиеся к рыбной стойке, и неожиданно обрадовался, что он пастор, а не рыбак, и не сидит там, в лодке. Многое вдруг стало непонятным, каким-то беспорядочным нагромождением, хаосом, мысли неслись в голове разрозненно, он замолчал, замкнулся в себе, и Сюннива Грипе поняла его состояние.

Она улыбалась ему.

— Успокойся, возьми себя в руки. Пастору не к лицу нервничать, твоя задача наводить порядок во всем. Или, что еще хуже, пасторы должны вселять в нас надежду.

— Да, — согласился он.

Слова Сюннивы Грипе, сказанные ему утром, что его задача наводить порядок во всем, заставили его действовать. «Все это похоже на поле боя. И я чувствую себя санитаром». Во-первых, надо немедленно поехать в город, в больницу, а, кроме того, он должен помочь ленсману, когда закончит свои записи.

Начальник полиции, который выезжал за пределы города лишь по собственной надобности или по специальному вызову, сложил руки на животе, читая донесения, которые были настолько подробны, что он ничего в них не понял: «Ничего не понимаю, что там происходит на этих проклятых островах. Всегда одно и то же, скандалы. Частенько думаю, как там люди выдерживают». Пастор нащупал в кармане трубку, но передумал, и повторил, что ресторанчик походил на поле боя. Им мало было, что они там напивались, так еще женщины там стали оголяться.

— Я понимаю, — сказал начальник полиции и продолжал спокойно держать руки на животе. — Понимаю. А ты что думаешь? — спросил он ленсмана. — Это действительно было похоже на поле боя? Разрушения, руины?

Никто в полицейском управлении не сомневался, что именно так все и было: не обычная драка по пьянке, а побоище, не кража вилок и тарелок, а разгром. Между прочим, в донесении упоминалось, что две лодочные стоянки были полностью разрушены.