Бахыш Бабаев - Одиночество вдвоем

— А папа уже баиньки хочет, — пропела жена.

— Мы с ним гулять еще будем, правда, пап? — Светочка подошла к отцу и обвила его шею пухленькими ручонками.

— Обязательно. — Бабирханов перестал фантазировать, встал и пошел собираться. — Одевайся, доченька, пойдем к фонтанчикам.

Света обрадованно подскочила, задев ножкой шнур от телефона. Телефон грохнулся на пол.

— Света, ну Света, — недовольно произнесла Лала, поднимая аппарат, — ты все можешь разбить от радости. Какая же ты неспокойная.

— Работает? — Бабирханов уже был в пальто и, нагнувшись в коридоре, зашнуровывал ботинок.

— Работает. Только вы недолго. А я пока посуду перемою. И сорочку поглажу.

— Ну, пошли?

Зазвонил телефон. Бабирханов снял трубку.

— Алло…

— Это я, сынок. Ну, как вы там?

Бабирханов знал обыкновение матери. Подождет до девяти, потом позвонит сама. Так было каждый день после его женитьбы. Даже тогда, когда у Бабирханова не было телефона, мать просила его звонить каждый вечер хотя бы из автомата. Или днем с работы.

Голос матери показался ему несколько встревоженным.

— У нас все в порядке, мама. Как ты?

— Ты не собирался зайти?

Бабирханов понял — надо проведать. Опять что-то выкинул его брат Маил.

— Сейчас же еду. — Положив трубку, он присел на корточки перед замершей возле него дочери.

— Мишка ты мой, косолапый, я должен ехать к бабуле.

Подошла Лала — слышавшая разговор и догадавшаяся обо всем.

— Буянит? Опять?

— Наверное, отказался от лекарства. Сейчас все выясню. — Неожиданно он пнул ногой стул.

— Что с тобой? — испугалась жена.

— Да надоело. Сколько можно с ним нянчиться? Я миллион раз говорил маме — ничего не исправишь, это такая болезнь, которую никогда не вылечишь. Заглушить на время можно. Ко не больше. Она отказывает себе во всем, экономит. И что? Одаривает врачей подарками. А они ее убаюкивают надеждами. Сколько можно? Двенадцать лет она себя тешит иллюзиями, мучается сама. Вся извелась, но не признается в этом. Ладно, разберемся. Но с меня довольно. И с нее тоже.

— На нервничай. Светочка испугается.

— Я пошел.

Бабирханов вышел на улицу.

Мелкий дождь, зарядивший с утра, не переставал и вечером. Мостовая, казалось, была тщательно кем-то вымыта. Памятник Нариманову, высвеченный снизу двумя скрещивающимися прожекторами, был скорее похож на колоссальную статую Рамсеса II.

Бабирханов зашагал к остановке. Вскоре показался и автобус, переполненный до отказа. Впрочем, его это не смущало — ехать надо было одну остановку.

Мама, женщина лет пятидесяти, открыла и тут же приложила указательный палец к губам.

Это означало — состояние брата агрессивное. Надо быть поосторожнее. Такое состояние можно ликвидировать уколом, от которого больной, как правило, всячески уклонялся.

Она поняла вопросительный взгляд Бабирханова и в ответ быстро вложила ему в карман паспорт и пенсионную книжку.

— Ты можешь купить хлеба? — достаточно громко, чтобы услышал брат, спросила мама.

— А этот дармоед сам, что ли, не может? — довольно зло ответил Бабирханов.

— Сам ты дармоед, сукин сын, — брат вышел из комнаты.

Глаза его безумно блестели. Заросший густой щетиной, он скорее походил на уголовника, чем на больного.

— В этом доме я мужчина, а ты убирайся к себе. А если кто-то будет пудрить мне мозги, зарежу как собаку этим вот ножом.

— И меня, своего брата, тоже?

— Любого.

— Ну тогда сам иди за хлебом.

— Мне он не нужен, кому надо, пусть сам и идет.

— Маме надо.

— Плевать!

Он порывисто шагнул в комнату, прикрыл дверь.

— Тогда за хлебом пойду я. — Бабирханов перевел взгляд на мать. — Никак?

Она покачала головой. На укол тот никак не соглашается. Да это было понятно по его состоянию.

Бабирханов спустился вниз, нашел телефон-автомат. Минут через сорок подъехала машина скорой специальной помощи. Бабирханов пошел навстречу.

— Сюда, — показал он двум рослым молодым санитарам. Следом вышел и водитель.

Поднялись на третий этаж. Бабирханов своим ключом отпер дверь и знаком пригласил остальных.

Брат сидел перед телевизором и курил. Вошедших он увидел не сразу. Мама молча сидела на диване.

— Добрый вечер. — Вошедшие в мгновение обступили бального.

Брат не ответил. Смерив уничтожающим взором Бабирханова, он истошно завопил:

— Какой же ты… — Дальше последовала длинная тирада из непечатных слов. Потом начались уговоры и просьбы немедленно показаться врачу и вернуться обратно. После всевозможных психологических уловок санитарам удалось-таки уговорить больного. Ему помогли одеться, обуться. Потом все, кроме матери, которую запрещающим жестом остановил Бабирханов, спустились вниз. Машина отъехала.

Поднявшись домой, он застал мать плачущей.

— Это я виновата в том, что его увезли. Я не смогла за ним ухаживать так, как надо. Будь я проклята.

— Мама, не казнись. Ты сделала все — и возможное, и невозможное. Двенадцать лет немало. Он по нескольку раз лечился во всех психиатрических больницах города. Его лечили и профессора, и рядовые врачи. Но — что поделать… Так у нас на роду написано.

— А ведь ему было намного лучше после больницы, помнишь?

— Это видимость. Ты же сама медик. Тебе известно — эта болезнь не вылечивается. Привыкни к этой мысли. Не изводи себя и меня. Ведь мы вдвоем с тобой. Папа старый, немощный. К тому же ты разведена с ним уже давно. Ниса с ним. Считай, трое из пятерых членов семьи — неполноценны. Маил и Ниса по болезни, а папа — по старости и удаленности от семьи. Остались мы с тобой. И наша задача — всячески поддерживать этих больных, пока сами живы. Другого выхода нет. Поэтому нам нужны силы, чтобы ухаживать за ними. Береги себя.

— Да, да, ты, конечно, прав. — Она постепенно успокаивалась.

— Ты ужинал?

— И даже выпил. — Он попробовал пошутить.

— Выпил? С чего это вдруг?

— Сегодня завершился этот обмен.

— Да? Ну поздравляю. Когда будете переезжать?

— Уточним позже. Тебе принести чаю?

— Давай, а то у меня ноги болят.

Полиартрит мучил ее много лет. Особенно в теплое время года. Летом в квартире ежедневно резко пахло всякими мазями, лекарствами.

Бабирханов принес два стакана чая. На кухне он заглянул в кастрюли. Обеда не было. Продукты — мясо и куры, которые он привозил сюда позавчера, так и лежали нетронутыми в холодильнике.

— Ого, уже почти двенадцать, — присвистнул он. — Ты хочешь есть?

— Я ела, — отмахнулась мама.

Он позвонил жене, сказал, что ждут скорую помощь, чтоб она не волновалась и ложилась спать.

— Подай мне тот синий шарф, в спальне, за дверью.

Он принес его. Мама обвязала колени и прилегла.

Бабирханов включил телевизор. Бакинская программа уже была завершена, но по московской передавали какой-то концерт. Прибавив громкости настолько, чтобы не было слышно возни на кухне, он незаметно покинул комнату.