Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

Эйнар подумал об обещании, которое он дал себе в парке в прошлом месяце. Что-то должно измениться. Май проскользнул в июнь точно так же, как месяцы проскальзывали в года. Лили родилась на лакированном сундуке более четырех лет назад.

В четыре часа Энн-Мари позвонила в медный колокольчик.

- Пожалуйста, оставьте свои материалы на столе, - объявила она. Ей пришлось потеребить за плечо студента, чтобы разбудить его. Прощаясь с Эйнаром, она сжала губы так, что они побледнели, а затем кивнула на прощание.

- Спасибо, - сказал он, - вы не представляете, насколько это было полезно.

Она снова покраснела, а потом сказала, слегка улыбнувшись:

- Должна ли я отложить эти книги? Они понадобятся вам завтра?

Ее рука, бледная и по размеру не больше морской звезды, мягко упала на руку Эйнара:

- Я думаю, что знаю некоторые другие книги. Я вытащу их для вас утром. Они могут быть тем, что вы ищете, - она помолчала, - я имею в виду, если вы этого хотите.

*Ле-Аль (Les Halles) - парижский рынок свежих продуктов, раньше расположенный в самом центре города.

Глава 16

Герду многое беспокоило. Нога Карлайла волочилась через гравий Тюильри. Каждую ночь он замачивал ногу по колено в ванне соли Эпсома и белого столового вина, - бальзам, который впервые придумал его сосед по комнате в Стэнфорде. Он пошел дальше, чтобы стать просто хирургом в Ла-Хойя.

Карлайл стал архитектором зданий в Пасадене - бунгало из апельсиновых рощ были построены и в районах. Это были небольшие дома для учителей женских школ Поли и Уэстридж; для полицейских и мигрантов из Индианы и Иллинойса, которые управляли пекарнями и типографиями вдоль Колорадо-стрит. Карлайл посылал фотографии Герде, а она иногда подпирала подбородок кулаком и мечтала об одном из бунгало - с ширмой в спальне, крыльцом и окнами в тени кровавых китайских кустов камелии. Не то чтобы Герда действительно видела себя обосновавшейся в одном из этих маленьких домиков, но иногда ей хотелось остановиться там и полюбоваться.

Лицо Карлайла стало красивым и удлиненным. Его волосы, темнее, чем у Герды, сильно вились. Карлайл не женился, проводя вечера в своей редакциии за столом или в дубовом кресле-качалке с зеленой стеклянной лампой для чтения. У Карлайла были девушки. Он сообщал об этом Герде в своих письмах. Это были девочки, которые подсаживались к его столику в долине Хант-Клаб, или работали помощницами на своих рабочих местах, но от них нельзя было ожидать многого. "Я могу подождать," - писал Карлайл Герде. Держа письмо в солнечном свете у окна, она думала: “Я тоже могу”.

В коттедже, в свободной комнате с парчовыми обоями, стояла железная кровать. Там же находилась и лампа с бахромой, которой, по мнению Герды, не хватало. Гастрономический магазин на углу предоставил ей цинковую ванну для бальзама «Эпсом и белое вино». Раньше в этой ванне лежали мертвые гуси, а их шеи свисали через край.

Хромая по утрам на своей больной ноге, тонкой, словно рельсы в пижаме, Карлайл завтракал кофе и круассаном за длинным столом в передней комнате коттеджа. Эйнар выскальзывал из квартиры, когда ручка на двери в комнату Карлайла начинала поворачиваться. Герда заметила, что Эйнар робел рядом с Карлайлом. Он усмирял свой шаг, проходя мимо двери Карлайла, и избегал случайной встречи в зале под хрустальной лампой. За ужином плечи Эйнара сжимались, будто ему было больно пытаться придумать, что сказать. Герда подумала, что между Эйнаром и Карлайлом что-то произошло – внезапное резкое слово, или, возможно, оскорбление. Казалось, что между ними висело что-то невидимое. Это были натянутые отношения, которые она не могла понять. Или, по крайней мере, еще не поняла.

Однажды Карлайл пригласил Эйнара в паровую баню на улице де Матурин. Это былf не такая баня, как на Бен дю Пон-Сольферино, в солнечном свете вдоль Сены. Вместо этого в зале для мужчин находился бассейн с паром, желтой мраморной плиткой и пальмами, спускавшимися из китайских кашпо. Когда Эйнар и Карлайл вернулись из бани, Эйнар немедленно заперся в своей комнате.

- Что случилось? - спросила Герда брата. И Карлайл, чьи глаза покраснели от воды, сказал:

- Ничего. Просто он сказал, что не хочет плавать. Сказал, что не знал, что нужно плавать голым. Эйнар почти упал в обморок при виде этого. Но разве он никогда раньше не был в турецкой бане?

- Он датчанин, - ответила Герда, понимая, что причина в другом. «Почему?» - подумала она, - «Потому что остальные не смогли бы не глазеть на него».

Однажды утром, вскоре после приезда Карлайла, Ханс зашел посмотреть последние картины Герды. Ему показали две: первая, большая и плоская, изображала Лили на пляже в Борнхольме; вторая - Лили рядом с кустом кровавой камелии. Фоном к первой картине Эйнар нарисовал море, неуклонно и аккуратно работая над бледно-голубым летним потоком. Однако он не смог в полной мере изобразить куст камелии со сморщенными красными цветками и почками, поскольку это было ему незнакомо. Герда взяла задание от “Вог” – нарисовать иллюстрации с лисицами к следующей зиме, и единственное время, когда ей приходилось заканчивать портрет с камелиями, находилось лишь посреди ночи. В течение трех ночей Герда не отходила от портрета, деликатно расписывая лепестки в каждом цветке с намеком на желтый цвет в центре. Эйнар и Карлайл спали, а в ее мастерской не было ни звука, за исключением редкого вздоха Эдварда IV.

Герда закончила картину за несколько часов до того, как приехал Ханс.

- Еще мокрая, - сказала Герда, подавая Хансу кофе, и ставя на стол чашки для Карлайла и Эйнара, который только что вышел из ванной с мокрыми до самых кончиков волосами.

- Это хорошо, - проговорил Ханс, глядя на картину с камелиями, - очень по-восточному. Это то, что им нравится в наши дни. Может быть, тебе стоит попробовать нарядить ее в расшитое кимоно?

- Я не хочу, чтобы она выглядела дешево, - ответила Герда.

- Не делай этого, - попросил Эйнар так тихо, что Герда не была уверена, слышали ли его остальные.

- Я не это имел в виду, - сказал Ханс.

Он сидел в белом летнем костюме, скрестив ноги и постукивая по длинному столу пальцами. Карлайл расположился на бархатной тахте, а Эйнар - в кресле-качалке. Это был первый раз, когда все трое мужчин собрались вместе. Герда разглядывала своего брата, положившего ногу на бархатную подушку; своего мужа с мокрыми кончиками волос, и Ханса с его тонким горлом. Она чувствовала себя так, будто отличалась от каждого из них. Словно она придумывала для каждого из них свой ответ, и возможно, так оно и было. Герда задавалась вопросом, чувствовали ли они вообще, что знают ее? Возможно, она ошибалась, но ощущала, что каждый из них ждет от нее чего-то другого.