Яков Ершов - Подростки

В тот вечер в новой квартире Беловых суетились допоздна. Расставляли мебель, укладывали на свои места вещи. Все трое бегали из комнаты в комнату, спрашивали совета, соглашались или спорили. И каждый про себя думал о Боре. Василий Степанович вслух возмущался, что вот вызвался помогать и до конца слово не сдержал. Теперь приходится двигать тяжелые шкафы одному или утруждать и без того намаявшуюся Марию Сергеевну. Тамара считала, что Боря не пришел из-за Василия Степановича и сердилась на отчима за это, старалась пореже выходить из своей комнаты. В стенном шкафу она отвела специальную полочку для своих старых игрушек и теперь расставляла там их, вынимая из сумки и припоминая, когда какая была куплена и сколько доставила ей радости. Мария Сергеевна высказала мысль, что Боря просто устал. А потом парень он воспитанный, стеснительный. Не захотел мешать им при устройстве на новом месте. Ведь помог же! И на том спасибо. У него и своя семья, и свои дела есть.

Только поздней ночью вспомнил Василий Степанович про коричневый чемодан и про сложенные в нем вещи. Увидел его в коридоре, подхватил на руку и внес в комнату. Хотел было тут же открыть и убрать по своим местам вещи, но Мария Сергеевна отговорила:

— Поздно уже. Никуда не денется он до завтра.

Василий Степанович подумал, что разных предметов в чемодане много, с ними провозишься всю ночь. И, сунув чемодан под кровать, начал готовиться ко сну.

Ночь прошла спокойно. С утра Василий Степанович ушел на работу, наказав Марии Сергеевне глаз с чемодана не спускать и без него не открывать. Только вечером, после ужина, он достал из-под кровати чемодан, открыл его и аж ахнул от изумления. Потом в сердцах стал выбрасывать из него вещи. Полетели на пол Тамарины платья, старая кукла, тетрадки и книжки.

— Что это такое? — кричал Василий Степанович. — Что вы мне подсунули? Где драгоценности? Кольца, брошки, хрусталь?

Мария Сергеевна, обомлев, смотрела на мужа, не в силах вымолвить ни слова.

Василий Степанович бросился в комнату к Тамаре.

— Где чемодан? — вопил он. — Я оставлял его под твоей охраной. Где он?

Тамара только растерянно повела плечами. Придя в себя, она сказала отчиму, что он сам снес чемодан в машину и всю дорогу держал при себе в кабине. Куда же он мог деться? Где-нибудь здесь.

— Да, да, — твердил Василий Степанович, припоминая.

В ярости он перерыл весь дом. Летели на пол простыни, наволочки, платья, чулки и носки. Чемодан не находился. Тамара стояла, прислонившись к косяку комнаты, наблюдая, как беснуется отчим. В таком озлоблении она его еще никогда не видела.

Наконец, перевернув все в квартире, Василий Степанович в бессилии опустился на стул.

— Где твой ухажер? — бросил он яростный взгляд на Тамару. — Его работа.

— Да что ты, Вася! — вступилась за ребят Мария Сергеевна. — Такие подозрения…

— Молчи, Мария! — вскипел Василий Степанович. — Вечно ты им потакаешь. И твоя вина тут есть.

Сколько ни старалась его успокоить Мария Сергеевна, все напрасно.

— К прокурору! — грозился он. — Немедля. Я этого так не оставлю.

Он стал звонить в милицию, в прокуратуру. Но повсюду ему отвечали только дежурные и советовали завтра с утра написать заявление… Одевшись, Василий Степанович выскочил из дому. Мария Сергеевна с дочкой опять остались одни, удрученные не столько странной пропажей, сколько проявлением дикой ярости мужа и отчима. Молча, боясь взглянуть друг на друга, стали они собирать разбросанные по квартире вещи.

Нина по-прежнему не упускает случая, чтобы насолить мне. Теперь я убежден, что это она по вечерам, изменив голос, звонит мне по телефону. Назвавшись «одной хорошей знакомой», она приглашает меня выйти на улицу, поговорить. И каждый раз я выхожу. Интересно же! Стою как неприкаянный, переминаюсь с ноги на ногу. Никого. Зябко. А меня уже зло разбирает. Думаю: все равно узнаю, что это за недостойный человек так товарища разыгрывает. Так ничего и не узнал. Игра продолжается.

И вот вчера поздно уже вечером опять звонок. Папа взял трубку. И передает мне:

— Тебя. Ты теперь самый популярный у нас в семье. Только девчонки и звонят.

А в трубку:

— Нартик! Выйди на минутку. Очень важно.

Голос все тот же. Спрашиваю, кто это. Смеется. Богатый, мол, будешь, своих не узнаешь. И тут же серьезно, строго: не до шуток, дескать, выходи.

Пошел. В скверик за домом. На скамейке сидит Нина. Грустная такая. Уставилась в одну точку, глаз не оторвет. Сел я рядом, спрашиваю:

— Что у тебя?

А она:

— Нартик! С Борей плохо. Мне Клава сказала. Строго по секрету. Ты знаешь, отец у нее в милиции служит. Сегодня пришел, говорит: «Ваш парень на воровстве попался». «Кто такой?» — она спрашивает. «Мухин Борис. Только что заявление поступило».

Для меня эта весть как удар обухом по голове.

— Не может быть! — говорю. — С Борей мы весь вечер вчера у Беловых провели. Помогали переезжать. Я за Борю ручаюсь. Он никуда не отлучался. Потом, ты знаешь, не способен он на воровство.

— Способен не способен! — сердится Нина. — Клавкин отец тоже выдумывать не будет. Помни: я тебе первому сказала. Не болтай. Спасать надо Борю.

Легко сказать спасать, когда толком ничего не ясно. Всю ночь решал эту задачу со многими неизвестными. Утром с больной головой пришел в школу. Удивительная эта вещь — школа. Что бы у тебя ни случилось, каким бы ни было твое настроение, она не желала считаться с этим. Каждое утро повелевала являться на уроки и в течение нескольких часов добросовестно трудиться. Это правило одинаково касалось всех: и учеников и учителей. Я подумал об этом, когда в класс вошла Ольга Федоровна. Недавно она сказала нам, что преподает уже пятнадцать лет. И я тут же подсчитал, что за это время она провела более десяти тысяч уроков. Ну и ей хочется, чтобы все мальчишки и девчонки прошли весь путь до своего первого вальса без сучка и задоринки. Недаром она постоянно внушала нам: чем ближе выпускной вечер, тем собраннее, сосредоточеннее, памятуя только об учебе, обязан быть каждый из нас. А у нас что ни день, то новое огорчение.

Войдя в класс, Ольга Федоровна сразу же посмотрела на Борю. А может быть, это мне только показалось. Потому что я тоже все время смотрел на Борю. Видно, учительницу беспокоили появившиеся недавно рассеянность и равнодушие в поведении Бори. Она даже со мной, как со старостой класса, пыталась говорить об этом. Она, мол, понимает, что в таком возрасте бывают и неожиданные увлечения, к грустные разочарования, и резкое изменение мнения о товарищах. Но ничего этого за Борей не замечалось. Как и прежде, он был постоянен в своих симпатиях и антипатиях, дружил с одними и теми же ребятами, а из девчонок не хотел никого признавать, кроме Тамары. И все же он стал каким-то раздражительным за последнее время. Вдруг мог не ответить урок и на настойчивые вопросы учителя твердил одно: