Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

И вот наступил день, когда всю дорогу с работы Джонни мчался во весь дух, потому что знал — наконец-то Помона вернулась. Стараясь овладеть собой, он у самого дома замедлил шаг. Поднимаясь по лестнице, он изо всех сил старался казаться равнодушным, но почему-то постучал в двери их комнаты — он сам не знал, зачем это сделал. Сестра позвала его. Помона, ставшая еще более тоненькой и бледной, стояла у камина, баюкая узел белых одежек, среди которых виднелся толстый розовый младенец.

— О господи! — возопил ее восторженный брат. — Какой он красивый! Как мы будем любить его!

Он схватил Помону в объятия, чуть не раздавив наследного принца, лежавшего у ее груди. Но она не возражала, даже не упрекнула его за это, а просто позволила ему миловать своего драгоценного малыша.

— Послушай, Помона, как мы его назовем? Знаешь что, давай назовем его Расселас.

Помона взглянула на него с некоторым сомнением.

— А как тебе понравится Уильям Уоллес или, может быть, Роберт Брюс? [14] Уильям Уоллес (ок. 1270–1305) и Роберт Брюс (1274–1329) — национальные герои Шотландии, борцы за ее независимость, о которых пишет Вальтер Скотт в «Рассказах моего деда».

— Я назову его Джонни, — промолвила Помона.

— Ну нет, это глупо! — возразил ее братец.

Однако Помона твердо стояла на своем. Ему показалось, что на глазах ее он увидел слезы, — у нее вообще было чересчур нежное сердце.

— Я назову его Джонни, — повторила она, — Джонни Флинн!

Перевод Э. Урицкой

Ветреным ноябрьским днем три немолодые замужние женщины из Поллокс Кросс — Дина Локк, Эми Хардвик и Роза Олливер — собирали хворост в Блэквудском лесу. На миссис Локк было темно-синее платье и короткая жакетка, подчеркивающая ее пышные формы, на Розе и Эми — длинные серые пальто свободного покроя. Все три — лет около сорока. Все без шляп; ветер и ветки деревьев растрепали им волосы, и они висели отдельными прядями. Женщины не уходили далеко от опушки, — лес впереди сумрачно чернел и круто взбирался на гору.

Позади стройные стволы буков в хаосе оголенных серебристых ветвей с уцелевшим лишь кое-где листком, и зеленый, трепещущий на ветру шиповник, ограждали палисадом широкий простор серого неба и желтого горчичного поля. Задрав головы, женщины высматривали на деревьях сухие сучья и, когда находили их, Дина Локк, грудастая, бокастая, живая, с заливистым смехом, закидывала на дерево веревку, к одному концу которой был привязан железный болт. Веревка обвивалась вокруг сука, женщины тянули за нее изо всех сил и вот, с громким треском, ветка рушилась, а частенько и сами они валились наземь рядом со своей добычей. Вскоре им встретился старик с большим, низко перепоясанным животом и тощими ногами, в подвязанных у колен штанах; они спросили у него время, и он вытащил старинные, луковицей, часы, которыми женщины, посмеиваясь, стали громко восхищаться.

— На рождество куплю себе такие часы, — объявила миссис Локк.

Старик трясущейся рукой засунул в карман свой хронометр и удивленно посмотрел на нее.

— Ей-ей куплю, — продолжала она, — коли господь будет ко мне милостив и мой боровок не подохнет.

— Чего городит и сама не знает, — проворчал он. — Такие часы! Это моего дяди покойного часы.

— А кто он был? Они мне нравятся.

— Кто? Сержант. Улан. Сражался под командой сэра Гарнета Уолсли. Получил эти часы в награду.

— За что?

— За то, что выполнял свой долг, — отрезал старик.

— И только-то? — вскричала Дина Локк. — Почему за это мне никто часов не дарит? А знаете, что я видела, когда в Лондоне была? Часы в вазе с водой — ваза-то стеклянная — и вокруг них рыбка плавала.

— Рассказывай сказки!

— А вот плавала!

— Сказки; говорю тебе, сказки!

— И стрелка вертелась, как Клакфордская мельница. Вот какие я куплю себе часы! На что мне сдались эти — от всяких там сэров Гарнетов Уолсли.

— Сэр Гарнет был настоящий христианин.

— Ну, еще бы; спал в одной кровати с самим Иисусом Христом, — сказала, зевая, Дина.

— Этого я не говорил. — От негодования старик брызгал слюной. — Да что это с тобой? Какая муха тебя укусила? — Дина заливалась смехом. — Тьфу! — плюнул старик и зашагал прочь. — Экая бочка. Поперек себя шире.

Пройдя шагов пятьдесят, он обернулся и выкрикнул какую-то непристойность, но женщины не обратили на него внимания — они принялись делать вязанки из собранного хвороста; старик показал им нос и заковылял дальше, к дороге.

Скоро Роза и Дина управились с вязанками, но Эми Хардвик, маленькая, медлительная, молчаливая женщина, все еще копалась.

— Живей, Эми! — подгоняла ее Роза.

— Пошли, — сказала Дина.

— Сейчас, погодите, — вяло отозвалась она.

— Господи, тебя только за смертью посылать! — вскричала Дина Локк и, взвалив на плечи большую вязанку, двинулась вперед; за ней — Роза с такой же ношей на спине. Через несколько минут они уже вышли из лесу, пересекли дорогу и вступили на тропинку, которая, извиваясь, брела наискосок через все горчичное поле в дальний его угол, туда, где на насыпи виднелась живая изгородь. Они шли молча и, подойдя к изгороди, сбросили на землю вязанки и сели на них подождать Эми Хардвик.

Перед ними лежало поле, которое они только что пересекли; от желтых цветов, колышущихся на ветру, тянуло кисловатым духом. День был хмурый, воздух холодный, место самое уединенное. За горчичным полем глаз не встречал ничего, кроме деревьев. Огромным полукружием разлеглись холмы, и лес, взметнувшись к самому небу, был словно темный погребальный покров на бездыханном теле. Необъятный и мрачный, этот багряный лес окутал все вокруг. Внизу белым ожерельем изгибалась дорога; десятка два телеграфных столбов, увенчанных фарфоровыми соцветиями, казались под этой громадой не выше гиацинтов. Но не грандиозность картины, а разлитая в ней грусть вдруг пронизала Дину Локк. Упершись локтями в толстые колени, положив подбородок на руки, она сидела, вдыхая сумрачный воздух и глядя на расстилавшийся перед ними вид.

— О господи! От колыбели до могилы одно и то же! — проговорила она.

— Куда это Эми запропастилась? — спросила Роза.

— Никак не могу с ней подружиться, — заметила Дина.

— И я. Нелюдимая она какая-то, и копуша к тому же.

— Нрав больно у нее хмурый. Что и говорить, Роза, нам всегда хочется, чтобы друзья были малость не такими, как они есть. Иногда они лучше, чаще — хуже, чем бы нам хотелось. А все равно, считай — тебе посчастливилось, раз у тебя есть друг. Ты мне по сердцу, Роза. Жаль, что ты не мужчина.

— Да что толку, что я женщина? — откликнулась Роза.

— Ну, ну, не так уж оно и худо; была бы у тебя куча детей, как у меня, не чаяла бы, как от них избавиться.

— А не будь их у тебя, небось только и ждала бы, чтоб завелись.