Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Джоннн Флинн не поведал никому из своих друзей о беде, в какую попала его сестренка. Со временем они сами обо всем услышат. Он отказался от намерения привлечь к делу кого-нибудь из самых близких своих приятелей, тех, кто был ему особенно дорог, и избрал для этой цели придурковатого неуклюжего парня, здоровенного и носатого, по имени Доналд. Неловкий и чрезмерно тучный, он тем не менее посещал тот же, что и Джонни, клуб любителей бега. Джонни тренировал его для первой дистанции. Он донимал Доналда изнурительными упражнениями вроде прыжков со скакалкой, разнообразной гимнастикой и утомительными прогулками, в результате чего несчастный терял в весе, но вместе с весом куда-то девалась и его сила; к великому негодованию Джонни, он совершенно ослаб и на беговой дорожке потерпел постыднейшее поражение. С этого дня Доналд мудро отвергал все предложения помощи и стал придерживаться собственной системы тренировок. Целыми неделями он бродил по пересеченной, холмистой местности в самых тяжелых своих ботинках, к которым еще прибил толстые пластины свинца. Когда на следующем состязании он надел легонькие тапочки бегуна, то проявил такое проворство, гибкость и легкость, что не только одержал победу, но и вызвал всеобщее восхищение и лютую зависть соперников. Таков был туповатый, неуклюжий Доналд, которого Джонни наметил себе в помощники. Он парень неумный, и ничего страшного, если и попадет в беду. Даже если это случится, Джонни выручит его, признавшись во всем полиции; так что все было продумано как нельзя лучше, Он предложил Доналду прогуляться с ним в библиотеку как-нибудь вечерком, чтобы почитать книгу под названием «Расселас», — это гениальная книга, очень захватывающая, и Доналд сказал, что пойдет с удовольствием. Джонни вовсе не собирался посвящать Доналда в свое человекоубийственное намерение; он просто-напросто усадит его за чтение «Расселаса», в то время как сам устроится за другим столом позади него — да, непременно позади: даже если Доналд заметит, как он крадется из комнаты, можно будет сказать, что он идет к стойке за другой книгой. Все это и просто и безопасно. Выскользнуть из библиотеки, прокрасться до темной улочки и помчаться по ней… Да не забыть бы попросить у Доналда пластину свинца — насадить ее вокруг утолщения дубинки. И вот через десять или двадцать минут он вернется в библиотеку как ни в чем не бывало и возьмет другую книгу или усядется рядом с Доналдом, словно он и не уходил никуда, как будто ничего с ним не случалось, ровно ничего.

Несколько последующих дней ушло на доскональное продумывание плана. Каждый вечер казался наиболее благоприятным из возможных, каждый час, прожитый Стрингером, представлялся Джонни часом, несущим бедствия для всего мира. Это были тяжелые часы для самого Джонни, и текли они страшно медленно; но наконец день пробудился и прошел, спустилась тьма, и час его настал.

Захватив дубинку, он отправился к Доналду.

— Не могу никуда идти! — сообщил Доналд, приковылявший к двери, когда Джонни постучал. — Я, понимаешь ли, ногу зашиб.

На мгновение Джонни исполнился каким-то молчаливым богохульством, сверкнувшим из внезапно возникшей ненависти, но он спросил совершенно спокойно:

— И все же… Но нет, ты не можешь, конечно… Как же ты зашиб ее?

Доналд не был в состоянии ответить исчерпывающим образом. Игнорируя вопрос, он сказал:

— Коленная чашечка! Голень! О, ты только войди и посмотри. Мы чинили трубу… Там была старикова тачка… Говорил я ему…

— О, так ты ему говорил?

Джонни без особого интереса выслушал повествование своего приятеля и наконец отправился в библиотеку один. Первое, что он ощутил, было охватившее его облегчение. Без Доналда он не мог запастись алиби, во всяком случае таким, которое обеспечивало полную уверенность в результате; следовательно, в этот вечер он ничего не может сделать. Он чувствовал себя освобожденным от тяжкого груза, он шел и насвистывал, он снова был счастлив… Тем не менее он отправился в библиотеку с намерением отрепетировать алиби, это было как нельзя лучше придумано — отрепетировать алиби, напрактиковаться в нем; а завершено все будет на следующей неделе, когда Доналд выздоровеет. Так он и сделал. Джонни получил книгу у джентльмена с разноцветными глазами, который был совершенно поглощен своим делом и, казалось, не узнал его. Это привело Джонни в замешательство — ему было необходимо, чтобы его заметили. Весьма обеспокоенный, он поплелся в кабинет для занятий. Десятью минутами позже, никем не замеченный, он выскользнул оттуда, захватив свою дубинку, — он так и забыл попросить у Доналда пластину свинца, — и вскоре уже притаился во мраке темной узенькой улочки.

Место было самое подходящее, лучше трудно было бы выбрать даже и в центре города. Перед домом был дворик, куда вели железные ворота; в конце вымощенной кирпичом дорожки, которая пролегала над угольным погребом, пять-шесть крутых каменных ступеней вели к узкой входной двери с медным почтовым ящиком, таким же дверным молотком и стеклянной фрамугой, на которой был начертан номер двадцать девять. Окна также были какие-то вытянутые, и все здание имело такой вид, словно его сдавили и выжали. Церковные часы пробили восемь. Джонни начал мучиться сомнениями — что ему делать дальше и что произойдет, если Стрингер и впрямь возьмет да и выйдет из этих ворот… Совершит ли Джонни задуманное… сможет ли он… захочет ли… И вдруг дверь, к которой вели ступени, широко распахнулась, и в освещенном проеме юный Флинн увидал силуэт своей собственной матери.

В одиночестве спустилась она со ступеней, и он последовал за ней маленькими торопливыми шажками, оставаясь незамеченным до тех пор, пока она не вышла в хорошо освещенную часть города; здесь он присоединился к ней. Она объяснила ему с видом пренебрежительного превосходства, что все очень просто: она побывала с визитом у мистера Стрингера — только и всего; ожидание ответа от этого лгуна и обманщика вывело ее из терпения. Уж не думает ли он, что она станет пресмыкаться во прахе у его ног и вымаливать монетку в четыре пенса, когда ей ровно ничего не стоит упрятать его за решетку, раз уж все равно все открылось… Конечно, она так и сделает, вот только забота о судьбе ее деток, бедных сирот, которые растут без отца… Но нет, будь он хоть сто раз боксер в среднем весе, а по его не выйдет! И вот она ушла с работы пораньше, и отправилась прямо к нему, и поймала его в этих меблирашках, и приперла его к стенке. Он все отрицал, этот наглец, и это так оскорбило ее, что она схватила настольные часы и швырнула их прямо в его мерзкую рожу. Да, его собственные часы!

— Он напугался ужасно и помчался вверх по лестнице — а из-за чего напугался-то, из-за какого-то будильника! А тут и хозяйка его появилась. Ну, я ей все как есть выложила, да, все как есть, и эта история так ее взбесила, что она сказала мне имя и адрес этой его суженой — уж и церковное оглашение было! Ну, и, значит, хозяйка велела ему спуститься ко мне; а морда у него была белая-пребелая, Джонни, словно только что выпавший снег. Он пообещал признать, что ребенок его. Хозяйка ему и говорит: «Так что же вы собираетесь делать, мистер Стрингер? — говорит она ему. — Не могу поверить, а ведь я знаю вас вот уже десять лет… Вы, говорит, должно быть, совершенно забылись». О, это женщина с настоящим понятием! — заявила миссис Флинн в заключение. — Его поверенные напишут нам и все приведут в порядок. Их звать Дакл и Хул.