Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Наутро Джонни приветствовал сестру с нежным вниманием, а вечером, отправив Помону спать, мать и сын завершили свое обсуждение.

— Ты знаешь, мама, — сказал он, — а ведь она очень хорошенькая, наша Помона. Почему-то раньше я не замечал этого.

Миссис Флинн окинула его безнадежным взором и тут же сообщила, что сестрица его — безобразная, отвратительная маленькая неряха, которую следовало бы высечь.

— Нет, нет, мама, ты ошибаешься, и это нехорошо; но вообще все в порядке.

— Уж не думаешь ли ты, что знаешь об этих вещах больше, чем твоя мать, которая тебя родила! — Миссис Флинн пренебрежительно фыркнула и уставилась на него со свирепым видом.

Джонни отозвался вежливым «да».

Миссис Флинн достала пакет бумаги и конвертов — «Самый большой почтовый набор на пенни», снабженный пачкой розового клякспапира, а также ручку без пера — эту необходимую письменную принадлежность она приобрела сегодня вечером по пути домой у мелочного торговца вместе с пачкой саго и небольшим количеством помады для волос, предназначенной Джонни, чьи жесткие, буйные вихры, по ее словам, надоели ей до смерти и вызывали у нее припадки дикой ярости. На столе, за которым они ужинали, лежала дощечка с хлебом, стояла миска горчичного соуса, а также тарелка с круглыми палочками сыра, похожими на маленькие свечки.

— Будь оно проклято все! — ворчала миссис Флинн, доставая из буфетного шкафчика бутыль мрачного вида с надписью па этикетке «Жидкие чернила» и старое, расщепленное перо; затем она потребовала, чтобы Джонни сейчас же, немедленно сел и сочинил письмо Стрингеру — будь оно проклято все! — и напомнил об его обязательствах по отношению к ее дочери, Помоне Флинн, а также о том, что, к его сведению, она, миссис Флинн, уже советовалась со своими поверенными, да и с начальником полиции тоже, и ставит его в известность, что если к послезавтрашнему дню она не услышит от него обещания покрыть грех браком, дело будет передано в руки закона [10] В Англии существует древний закон, предусматривающий наказание за нарушение обещания жениться. .

— Нет, так нехорошо, — промолвил ее сын и задумался.

Миссис Флинн, сидя напротив, с некоторой робостью дожидалась конца его размышлений. Джонни был не слишком-то крепкий паренек, но с тех пор, как стал заниматься бегом, он начал как-то очень быстро расти; видать, он стал уж очень легок на ногу, миссис Флинн понимала это, потому что выиграл на состязании посеребренный кувшин для горячей воды, который она приспособила под молоко. И все же ее мальчик был тощий и не очень высокого роста, его темные волосы рассыпались, а бледное лицо так красиво, думала миссис Флинн, очень красиво, хотя обычно он и выглядит как-то странно, но это из-за того, что плохо одет. Тут она ничем помочь не в силах — фантазии у него поистине дикие: на всей их улице, пожалуй, не встретишь парня в таких мешковатых брюках, да и цвета они немыслимого. Правда, его воротнички всегда сверкают белизной — она сама их крахмалит и гладит — и красиво охватывают шею.

— Все, что мы должны сделать, — прервал ее размышления Джонни, — это просто сообщить ему.

— Сообщить ему?

— Да, просто сообщить, хоть это и очень неприятно, и попросить — пусть придет повидаться с тобой. Хотя, я думаю, — он помолчал немного, — не пожелает он явиться сюда, да и жениться не захочет.

— Ему следовало бы это сделать, будь он проклят! — воскликнула миссис Флинн. — Вот только одно — напугана она очень, до смерти его боится. Да и вообще не хотим мы его здесь видеть: она говорит — он мерзкий, гнусный тип.

Несколько мгновений Джонни сидел молча. Помона работала ученицей официантки в ресторане, а Стрингер — клерком у аукциониста. Мысленно Джонни уже видел, как его бледная маленькая сестренка дрожит в страхе перед негодяем (которого он представлял себе этаким жирным верзилой с рыжей бородищей); это ужаснуло его, причинив острую боль.

— Кроме того, — продолжала миссис Флинн, — он вот-вот женится на одной особе — этакая шлюха, помоги ей боже, и даже не исключено, что он уже и сочетался с ней. Да нет, давно я выбросила из головы эту мысль, будто он женится на нашей Помоне, еще до того, как рассказала тебе, — давным-давно.

— Но ведь мы можем только сообщить ему о Помоне, ну, и спросить, что он намерен делать.

— Что он намерен делать — вот уж действительно! — вознегодовала вдова.

— И если он человек приличный, — продолжал Джонни спокойно, — все будет хорошо, обойдется без хлопот. Если же нет — ну что ж, тогда мы можем предпринять что-нибудь еще.

Мать не вполне согласилась с ним, но Джонни был уверен в своей правоте. Он сидел, поставив локти на стол, подперев голову руками, и никак не мог придумать, что же следует написать Стрингеру. Он поднимал глаза и пристально оглядывал комнату, как некое совершенно незнакомое ему место, хотя ничего незнакомого там быть не могло, поскольку он прожил в ней уже много лет. Там было не так уж много мебели, хотя бы потому, что и места было маловато. Большой стол покрывала клеенчатая скатерть, залоснившаяся и вся в пятнах. Два-три стула, старомодных и неудобных, стояли на ковре, довольно дырявом и не слишком-то чистом. Были там и шкафчики в нишах, и гравюра в рамке кленового дерева, изображающая сцену «мышеловки» из «Гамлета», и рядом с ней на стене висел рашпер, чьи зубчики были перевиты по окружности цветной шерстью; кроме того, он был украшен пышными шелковыми бантами. Но подлинную страсть миссис Флинн питала к вазам, и два этих пестро расписанных предмета роскоши, приобретенных на ярмарке, прекрасно гармонировали с часами, чей белоснежный циферблат давным-давно пожелтел от масла, которое, как утверждала миссис Флинн, «заставляло их правильно тикать».

Нет, никак не мог он придумать, что написать в этом письме; мать сидела напротив, глядя на него так настойчиво, что ему пришлось попросить ее уйти в другую комнату и подождать там. Потом он уселся, принюхиваясь и фыркая, как если бы обдумывал это письмо при помощи носа, в то время как в комнате запахло копотью от лампы. Джонни вспомнил, что очень давно, когда они были еще совсем ребятишками, он увидел Помону в ночной рубашонке и, рассердившись из-за какого-то пустяка, ударил ее кулаком в бок. Краска сбежала с ее лица, она не могла говорить, не могла дышать. На мгновение он преисполнился гордости — ему ни разу не удавалось так здорово стукнуть другого мальчишку. Но Помона упала на стул, лицо ее исказилось от ужаса, глаза наполнились слезами, которые почему-то никак не могли пролиться. Вот тогда-то и овладел им страх, ужасный, пронзительный, безумный; она умирает, она умрет — он не в силах помочь ей! В порыве страстного раскаяния и жалости он бросился перед ней на пол и покрывал поцелуями ее ножки, — они были крошечные и прелестной формы, хотя и не совсем чистые, — пока не почувствовал, что руки сестренки ласково обвились вокруг его шеи, и не услышал ее голосок, звучащий любовно и всепрощающе…