Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Но главное в его творчестве — это, бесспорно, рассказ. С 1921 по 1954 год Коппард выпустил в свет семнадцать сборников, причем, за исключением четырех («Платите за проезд!», 1932; «Избранные рассказы», 1946; «Сборник рассказов», 1948; «Страшные развлечения», 1951), каждый состоял из совершенно новых произведений, незначительная часть которых могла быть известна английскому читателю по «Манчестер гардиан» и другим периодическим изданиям. Кроме того, Коппард выпустил в свет пять стихотворных сборников, повести для детей и четыре сборника статей по различным вопросам.

Альфред Коппард был своеобразным продолжателем традиций критического реализма в английской литературе, традиций, которым следовали такие замечательные писатели, как Гарди и Голсуорси, Шоу и Уэллс, Мэнсфилд и Олдингтон, Форстер и Кронин и многие другие. При всем различии творческих индивидуальностей, а подчас и убеждений, писателей этого направления объединяет стремление постичь и правдиво показать неблагополучие социального уклада своей страны — свойственные ему милитаризм и колониализм, дух стяжательства, изнанку материального преуспеяния, бесправие низших классов.

Такая направленность творчества была близка и Коппарду; этим, пожалуй, можно объяснить его раздраженную неприязнь к модернистской литературе. Рассказывая в автобиографии об оксфордском периоде своей жизни, он вспоминает о знакомстве с Олдосом Хаксли, к тому времени уже достаточно известным писателем, прокламировавшим литературу для «высоколобых». В обычной своей иронической манере пишет Коппард о том, какое странное впечатление производили на него поэтические опусы его высокоученого приятеля — «совершенно невразумительные выражения и самые необычные эпитеты в применении к самым обычным словам». Он не запомнил никаких стихов Хаксли, во всяком случае — нигде но цитирует их, а это говорит о многом: стихотворные цитаты разбросаны по всей автобиографии, их множество, и они служат ярчайшим свидетельством поэтических вкусов автора этой книги.

Итак, рассказы Альфреда Коппарда. Чем они характерны? Какие черты отличают их от рассказов многих его талантливых современников?

Можно сказать, мимо жанра рассказа не прошел ни один крупный английский прозаик. Писали рассказы и прославленные романисты старшего поколения — Гарди, Голсуорси, Уэллс, Лоуренс. У Коппарда были серьезные соперники и из числа его современников, такие мастера рассказа, как, например, Кэтрин Мэнсфилд, Арнольд Беннет, Герберт Бейтс, Сомерсет Моэм. Все это таланты очень самобытные и очень разные. Иногда говорят о сходстве рассказов Коппарда с рассказами Мэнсфилд. Оно не столь уж велико, это сходство, а если и наличествует в какой-то мере, то, думается, потому, что у обоих был один и тот же учитель, наставник, образец — Чехов, о чем они неоднократно свидетельствовали, говоря о своих взглядах на литературу и литературных пристрастиях.

Пожалуй, скорее можно говорить о различии, нежели о сходстве этих двух художников. И различие это прежде всего в отношении к изображаемому. Кэтрин Мэнсфилд подчеркнуто объективна. Она предоставляет читателю судить о происходящем, а сама тончайшими штрихами наносит фигуры героев, скупо, но выразительно намечает обстановку. Авторская речь у Мэнсфилд за немногими исключениями нейтральна, из нее не почерпнешь много сведений об отношении писательницы к ее героям и событиям.

Не таков Коппард. Он вторгается в повествование весь — насмешливый, ироничный, не боящийся открытых характеристик своих героев, прямой, чуточку даже старомодный обличитель. У него очень мало бессюжетных рассказов и почти нет того, что принято называть словом «подтекст» и что является излюбленным приемом многих больших художников. И если герои Мэнсфилд чаще всего говорят вполне литературным языком, Коппард нередко строит речевую характеристику на каком-нибудь местном диалекте, не гнушаясь просторечных оборотов лексики и синтаксиса, а также всякого рода погрешностей против языка («Никогда я не слыхал, чтобы люди в жизни говорили как в книгах », — пишет он в автобиографии).

Трудно найти сходство также и между рассказами Коппарда и, скажем, Олдингтона, художника куда более тонкого, или Сомерсета Моэма, великого мастера остро сюжетной новеллы, любителя сложной, запутанной интриги, однако «несомненно оторванного от народа», как пишет о нем Джеймс Олдридж [2] Джеймс Олдридж, Предисловие к кн.: Сомерсет Моэм, Дождь, рассказы, изд-во «Иностранная литература», М, 1961, стр. 11. .

Если же говорить о влияниях, то среди современных ему английских прозаиков ближе всех, пожалуй, был Коппарду Томас Гарди. В автобиографии Коппард неоднократно восторженно отзывается о нем, особенно высоко оценивая романы «Вдали от шумной толпы» и «Джуд Незаметный», а также рассказы из цикла «Маленькие насмешки жизни». Ирония авторской речи Коппарда, строгая продуманность речевых характеристик, беспощадная правдивость, подчас даже жестокость некоторых его рассказов (например, «Джудит», «Черный пес» и др.) — все это напоминает те же качества прозы его старшего современника. Из рассказов, помещенных в настоящем сборнике, наиболее явственно традиции Гарди ощущаются в «Скупщике». Когда читаешь начало этого рассказа, невольно вспоминаются «Старинные характеры» Гарди, хотя ни в сюжете, ни в героях нельзя найти ни малейшего сходства. Общее здесь в пейзаже, в событиях и характерах, выхваченных прямо из гущи жизни, а главное — в тональности этих произведений.

Можно с уверенностью говорить о воздействии на Коппарда творчества Диккенса и Мопассана, а также русской литературы, которую он хорошо знал и любил.

«Четверо великих русских, — писал он в автобиографии, — Чехов, Тургенев, Толстой, Достоевский, столь превосходно переведенные Констанцией Гарнет, постоянно завладевали мною благодаря своему непревзойденному мастерству. В моем представлении о них Чехов всегда был во главе этого блистательного квартета, но мне трудно бывало решить, в какой последовательности распределить мое преклонение между остальными тремя. Читая Достоевского, особенно его роман „Идиот“, я думал, что правильнее всего поставить его сразу же вслед за Чеховым… поклонялся этому изумительному безумию. Но стоило мне обратиться к „Воскресению“, и Достоевский тут же уступал свое место Толстому, которого в другое время — а это во многом зависит от настроения читателя — сразу же заменял Тургенев, особенно после того, как я прочел его потрясающий, незабываемый рассказ „Уездный лекарь“ из „Записок охотника“. Романы Тургенева я никогда не мог оценить столь же высоко, как романы Толстого или Достоевского; без сомнения, мое восхищение „Записками охотника“ в какой-то мере может быть объяснено свойственным мне особым пристрастием к рассказу».