Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Прошло немало времени, прежде чем миссис Флинн решилась вернуться в комнату.

— Ну, так что нам с ней делать, по-твоему? — спросила она. — Помона должна будет уйти.

— Уйти? Ты хочешь сказать — в родильный приют? Ну нет, незачем ей туда идти. Я ничуть не стыжусь, что она ждет ребенка, да и чего тут стыдиться?

— А кто, черт побери, будет о ней заботиться? Ты говоришь как дурак, да ты таков и есть, — заявила миссис Флинн раздраженным тоном. — Меня всю неделю нет дома от зари до зари. Нельзя ее оставлять одну, а на соседей снизу плоха надежда. Так что придется ей отправляться в родильный приют — и дело с концом.

Джонни был поражен, возмущен и по-настоящему рассержен. Никогда, никогда не согласится он на такой позор! Помона! В родильном приюте для бедных! Не пойдет она туда, останется здесь, дома, как жила до сих пор; они пригласят сиделку.

— Болван! — сказала миссис Флинн с уничтожающим презрением. — На докторов да сиделок деньги надобны. Нет у меня ни пенни на такие дела.

— Я раздобуду денег! — горячо заверил ее Джонни.

— Где? — Что-нибудь продам.

— Как же, найдешь ты что продать! — Тогда накоплю.

— Каким образом?

— Ну, займу где-нибудь.

— Заткнись, не то я тебе голову оторву! — вышла из себя мать. — Только болтаешь попусту — совсем рехнулся! — Ни в какой родильный приют она не пойдет!

— Болван! — повторила миссис Флинн, выразив этим словом свое возмущение столь безнадежной тупостью сына.

— Говорю тебе, она не пойдет туда! — заорал Джонни; пренебрежительный тон матери вызвал в нем злобное возмущение.

— Пойдет, придется пойти.

— А я говорю — нет!

— Ну, не будь же ты таким проклятым идиотом! — закричала женщина, вконец обезумев, и встала со стула.

Джонни вскочил. Он был вне себя.

— Сама идиотка проклятая, сама, сама!

Миссис Флинн схватила столовый нож и плашмя ударила им по лицу сына. Он отскочил в панике; его испуганный вид, горящий взгляд и напряженная поза так поразили мать, что она выронила нож и, упав на стул, разразилась истерическим смехом. Овладев собой, Джонни быстро подошел к хохочущей женщине. Раздражающие взрывы смеха продолжались, усиливались, потрясая его и вновь лишая присутствия духа; она умирает, она умрет! Материнский смех, всегда грубоватый, обычно казался ему нежным — он был так заразителен; но теперь ее хохот звучал демонически, ужасно.

— О, не надо, мама, прошу тебя! — вскричал он, лаская ее и прижимая искаженное криком лицо к своей груди. Но она гневно оттолкнула его, и ужасающий хохот продолжал опалять его душу, так что он не смог больше выдержать. Он ударил ее по плечам стиснутыми кулаками и принялся трясти ее неистово, безумно, крича:

— Перестань, прекрати это, о, перестань! Она с ума сойдет! Перестань, перестань, слышишь?

Он уже совсем выдохся, когда внезапно в комнату вбежала Помона. Она была в ночной рубашке, босая; ее длинные черные волосы беспорядочно обрамляли бледное личико и красивыми локонами ниспадали на плечи.

— О Джонни, что ты делаешь? — прошептала его маленькая бледная сестренка, которая, казалось, превратилась в женщину так неожиданно и невероятно. — Оставь ее в покое.

Она оттащила его от матери и ласкала и успокаивала ее до тех пор, пока миссис Флинн не начала приходить в себя.

— А теперь в постель, ну-ка пошли! — скомандовала Помона, и миссис Флинн, отрывисто хихикая, последовала за дочерью.

Оставшись один и все еще дрожа, Джонни прикрутил фитиль в лампе, пламя которой наполняло комнату копотью. Взгляд его упал на столовый нож; теперь в комнате было тихо и тягостно. Он посмотрел на сцену из «Гамлета», потом на часы с пожелтевшим от масла циферблатом, наконец ему попался на глаза лист бумаги, белевший на клеенке стола. И вдруг все эти вещи превратились в свои дрожащие, колеблющиеся подобия; он заплакал.

Письмо, написанное примерно так, как он и намеревался, Джонни отправил на следующее утро, по пути на службу. Он работал на продуктовом складе, принадлежавшем оптовому торговцу, и проводил целые дни в подвальных кладовых, где пол был покрыт опилками, как ковром, подсчитывая сотни мешков сахара и крупы, бочки масла, лярда и патоки, ящики чая; подобно правильно упорядоченным материкам, там громоздились сыры, коробки со свечами, мармеладом, крахмалом и порошком для чистки ножей; многие из них были снабжены клеймом — «Фабричный комплект». Ему были неприятны эти слова, они звучали уродливо, и смысл их был неясен. Иногда он утаскивал со стола старшего рабочего инструмент для пробы сыра и, когда никого не бывало поблизости, вонзал его в превосходный чеддер или стилтон и вытаскивал небольшой цилиндрик сыра, насаженный на изогнутое острие и похожий на крошечную свечку. Потом он откусывал от него корочку, плотно вкладывал ее на прежнее место и опускал в карман еще одну сырную палочку. По временам его карманы были так набиты сыром, что он не рисковал приближаться к старшему рабочему, опасаясь, как бы тот не почувствовал запаха. Он прямо-таки обожал сыр. Все Флинны любили его.

Они поджидали известий от Стрингера, но ничего не было: он и не думал удостаивать их ответом. В конце недели Джонни отправил соблазнителю своей сестры еще одно письмо. Надо сказать, что теперь, уверенная в надежном покровительстве брата, Помона махнула рукой на ресторан, в котором работала. Как только мог, Джонни приберегал свои деньги, ничего не тратил на себя и ежедневно приносил домой то апельсин, то яйцо для сестренки. Он написал и третье письмо этому ужасному Стрингеру, отнюдь не угрожающее, но полное убежденности и желания поладить. И все ждал, но ждал напрасно. И вот в своем подземном туннеле из сыра, где он трудился день за днем, Джонни принялся замышлять все время меняющиеся планы действий, и по мере того, как шли дни, не принося ничего нового, его замысел начал выкристаллизовываться и принимать определенные формы. Оставалось только одно — убить этого человека: обдумав все как следует, он прикончит его; план можно будет привести в исполнение. Как-нибудь непроглядно темной ночью он подкараулит Стрингера где-то поблизости от его логова и выбьет ему мозги дубинкой. Однако необходимо запастись алиби. В течение нескольких дней Джонни с таким злорадством вынашивал детали своего воздаяния, что начисто забыл об алиби. Все это время он накапливал полученные от матери сведения о внешности Стрингера, необходимые для того, чтобы узнать его среди тысячной толпы; он не мог задавать вопросы о виновнике ее несчастья самой Помоне. Оказалось, что Стрингер был вовсе не жирный верзила с рыжей бородищей, как ему представлялось, а, напротив, заморыш в очках, этакий слизняк, да еще слегка прихрамывающий; в определенные дни недели и в твердо установленные часы он обязательно посещал некий клуб, секретарем которого являлся. По мнению Джонни, алиби было не только чем-то важным, но и романтической необходимостью. Все было так просто — достаточно Джонни появиться в библиотеке, где его превосходно знали. И библиотека и квартира Стрингера расположены поблизости друг от друга, причем, к счастью, на узенькой темной улочке. В справочном отделе Джонни возьмет книгу у джентльмена с разноцветными глазами, уйдет с ней в один из внутренних кабинетов для занятий и в половине восьмого незаметно выскользнет из библиотеки, прихватив с собой толстую дубинку. Он прокрадется к Стрингерову логову по узенькой темной улочке, там будет тихо и сумрачно… Поджидать его в темноте, прокрасться как можно тише и незаметнее — и ждать. Но для того чтобы запастись совершенно надежным алиби, следует привести в библиотеку друга, дабы тот мог подтвердить, что Джонни никуда не отлучался, потому что джентльмен с разноцветными глазами, вполне возможно, не будет готов засвидетельствовать это — видят он неважно, да и вообще трудно ручаться, когда имеешь дело с людьми такого сорта.