Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— И как же ты? — спросила Роза.

— Притворилась будто больна, и взяла к себе в постель Кейти, младшенькую, а Тому отдала ее кровать.

Он вроде бы и не имел ничего против, да только скоро я узнала, что он бегает за женщинами. Ну ясно, я этому мигом положила конец. А потом… что ты думаешь? Разрази меня господь, коли и Руфус не взялся за те же штучки. Что там у него было на душе — поди разбери! Изменял мне, понимаешь, зато какой смелый он был!

Роза лежала молча, выдергивая из земли травинки; по лицу ее блуждала кривая усмешка.

— Он рассказывал тебе об утопленнике? — спросила она наконец. Дина покачала головой. — Перед тем как приехать сюда, он был лесничим в Оксфордшире, там, где река течет лесом, и жил в плавучем домике, который стоял на якоре у берега. И вот какой-то важный господин утоп там неподалеку — несчастный случай, — и тела его никак не могли найти. Наконец родственники предложили тому, кто его найдет, награду — десять фунтов.

— Десять фунтов?!

— Да. Ну, все лодочники сказали, что тело не всплывет раньше, чем через неделю.

— Верно. Бывает и дольше.

— Так и вышло. И вот как-то раз, ночью, еще луна светила вовсю, подплыли к его домику какие-то люди на лодке и стали шарить вокруг, и он слышит, как они говорят: «Кроме как здесь, ему быть негде». А Руфус возьми и крикни в ответ: «Где же еще, как не здесь. Лежит вместе со мной в постели».

Дина рассмеялась.

— Да. А на следующий день он получил-таки эти десять фунтов, потому что он и вправду нашел тело и до поры до времени его спрятал.

— Ничегошеньки не боялся, — сказала Дина. — Самому черту дороги бы не уступил. А какой он был искусник, все умел делать, даже шить. Я ему, бывало, говорю: «Дай я залатаю тебе куртку», или что там было надо, так он ни за что не даст, все сам, своими руками. «Разве можно доверить женщинам свои вещи, — говорит, — они шьют так, что игла докрасна раскаляется, а от нитки дым идет». А какие он туфли из камыша плел!

— Да, — отозвалась Роза. — Он как-то сплел мне пару.

— Тебе? — вскричала Дина. — Да разве ты… ты была..?

Роза отвернулась.

— Все мы гроша ломаного не стоили для него, — тихо сказала она. — Что мы ему? Так, мякина, высевки.

Дина Локк лежала недвижно в глубоком раздумье; что ее томило — старое горе или свежая обида, Роза не знала и не стала выяснять. Обе затихли, ушли в себя, обе вспоминали сумасбродства прежних дней. Они дрожали от холода, но не вставали с земли. Ветер в лесу усилился, над желтым полем его хриплое дыхание переходило в протяжный стон, тяжелые клубящиеся тучи быстро неслись по бескрайнему свинцовому небу.

— Эй! — послышался голос, и рядом возникла Эми с огромной вязанкой хвороста, чуть не придавившей ее к земле.

— Не могу останавливаться, второй раз мне эту вязанку так не умостить. Я нашла в лесу шиллинг, — ликующим пронзительным голосом продолжала она. — Приходите ко мне вечерком, разопьем кварту портера.

— Шиллинг, Эми? — воскликнула Роза.

— Ага, — отозвалась миссис Хардвик, не замедляя шага. — Искала ему пару, да больше не посчастливило. Приходите, обмоем его вечерком.

— Идем, Роза, — сказала Дина.

Они осторожно взгромоздили на спины вязанки и, пошатываясь под тяжестью, пошли следом за Эми, но та уже свернула на дорожку между живыми изгородями, идущую к Поллакс Кросс, и скрылась из виду.

— Детки твои, верно, уже дома, — сказала Роза. — Небось ждут не дождутся, когда ты придешь.

— Еще бы! Кто же им животы набьет?

— А как приятно зимними вечерами сидеть с ними у камина, расчесывать им волосы да рассказывать сказки.

— Будто у тебя в доме камина нет, — проворчала Дина.

— Есть, ясное дело.

— Кто ж тебе мешает перед ним сидеть?

Вязанка Дины зацепилась за ветки шиповника, нависавшие над тропинкой, и, чуть не упав, она негромко выругалась. С хриплыми криками во все стороны порскнули куропатки, жирующие в траве. Одна с перепугу ударилась о телеграфные провода и замертво упала на землю.

— Они славные детки, Дина, право же славные. И они, верно, пишут тебе стишки в Валентинов день и дарят на рождение ленты.

— Они возятся и кричат от первых петухов до той поры, пока не захрапит мой старик… А тогда мне еще хуже.

— Они же дети, Дина.

— У тебя… у тебя тихо и прибрано в доме, и не надо заботиться ни о ком, кроме мужа, а он хороший, добрый человек, и вы сидите с ним по вечерам, играете в домино, в шашки, и он нет-нет да и взглянет на тебя да погладит тебе руку.

Они шли, спотыкаясь под своей ношей, и, когда ветер подтолкнул женщин поближе, Дина Локк протянула руку и коснулась плеча подруги.

— Ты мне по сердцу, Роза. Жаль, что ты не мужчина.

Роза не ответила. Снова обе затихли, углубились в себя и так, в свете умирающего дня, подошли каждая к своему дому. Но каким ветреным, бездомным, опустошенным был мир, погружающийся во мрак. По небу, обгоняя друг друга, неистово неслись тучи, словно обращенное в бегство войско; казалось, прекрасная земля вздыхает, скорбя о неведомом людям бедствии.

Перевод Г. Островской

После чая Филип Рептон и Юлейли Барнс обсуждали свое безрадостное положение. Рептон — один из тех лондонских журналистов, что не имеют постоянной работы, был темноволосый рассудительный человек, худой и понурый, всем своим видом являвший пример благовоспитанного неудачника. Он писал статьи на такие темы, как «Единый земельный налог, диета и благоразумие», «Тщетность того, другого или третьего» или «Значение того, другого или третьего», отделывал их с дотошным усердием и подписывал «Ф. Стик Рептон». У Юлейли были каштановые волосы, она была решительной, безрассудной и импульсивной. Она успела поработать и модисткой, и секретаршей, и прислугой, и кем-то в столовой. Ф. Стик Рептон, как теперь говорят, подцепил ее, когда она скиталась по Лондону не то чтобы без гроша в кошельке, но даже и без кошелька, и пока не стремился, чтобы она от него отцепилась.

— Не понимаю! Это мерзко, чудовищно! — Лалли неловко возилась со спичками перед газовым камином, который зажигался, когда в счетчик опускали пенни; наступил сентябрь, и к вечеру у них на самом верху всегда делалось холодно. Их квартира находилась на пятом этаже, куда вело — о боже! — пятнадцать тысяч ступенек. Из их окна за печной трубой была видна сияющая цепь огней на Хай Холборн, откуда доносились гудки и шум автобусов, От этого становилось уютно.

— Приверни газ, слышишь! — закричал Филип, Газ неожиданно гулко вспыхнул, стоявшая на коленях Лалли отдернула руки, выронила коробок и сказала «Черт!» таким тоном, каким говорят молочнику: «С добрым утром!».

— Ты же знаешь, что так нельзя! — ворчал Рептон. — Когда-нибудь ты взорвешь нас к дьяволу.