Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Парри, милая, — говорила Ида Парагрин, — ты будешь жить у конечной остановки трамвая, на вилле с дверями шоколадного цвета и медным дверным молотком. Как ослепительно он будет блестеть!

— Нет, знаешь, — возражала Вероника. — Я предпочла бы иметь медный звонок в виде собачьей головы с веревочным кольцом в пасти.

Мало-помалу Моргушка, Мигушка и Кивок начали замечать, что Вероника говорит о каждом новом доме, даже не упоминая о них, так, словно ей одной предстоит там жить. Это становилось еще более явным, когда Вероника заговаривала о том, как она поедет за границу. Но теперь им было все равно, они уже перестали разделять ее восторги и предвкушать все эти несбыточные радости. Вероника столько раз откладывала свои планы и всегда находила для этого какую-нибудь причину; обычно причина заключалась в том, что Веронику всецело поглощала совершенно новая и еще более прекрасная мечта. Ну, что можно поделать, если мечты о радости так изменчивы? Вероника была подлинной жертвой своих мимолетных фантазий; все необычное манило ее, все пленяло ее воображение. И ей нравилось думать о всяких запретных вещах не потому, что ей хотелось их делать или она считала, что их надо делать, но потому, что она думала, что их не следовало бы запрещать. Для нее прелесть была не в достижении цели, а в бунте против всяких запретов.

— Мужчины такие нелепые, — говорила Кивок.

— Такие отсталые, — вторила ей Мигушка.

— Такие неэстетичные, — поддакивала им Вероника.

— Да, совершенные тюфяки, — изрекала Ида Парагрин. — Мы, женщины, принимаем за чистую монету любой вздор. И мужчины точно так же. Мой дедушка, например, постоянно против всего протестовал: против жизни, против любви, против брака и даже против того, что он родился на свет; но у него было четыре жены, и он дожил до девяноста лет.

— Четыре сразу? — спросила Кивок.

— Они умирали, — сказала Ида.

Тут сразу обнаружилось, что Фелисити Пинк сохранила прямо-таки невероятную наивность и до сих пор ничего не знает об отношениях между супругами и о том, как появляются дети. Дети родятся, но как родятся, почему родятся? Ида просветила ее.

— Боже милостивый! — сказала потрясенная девушка. — Но, уж конечно, король и королева так не делают!

— Все, все делают, даже короли и королевы. И ты когда-нибудь тоже будешь делать.

— Да неужели девушка может так сильно привязаться к мужчине, чтобы ей захотелось жить с ним? Ты бы могла, Ида?

— Я бы не могла жить так долго с одним человечком, чтобы мне захотелось стать его женой, — задумчиво сказала Ида. — Но если это исключить… Может быть… Не знаю, они все-таки забавные.

В ее глазах и в ее словах не было затаенного желания, но от этой статной, красивой девушки словно исходил какой-то ток, сверкающий, переливчатый, как ожерелье из драгоценных каменьев.

— Нет такого человека на свете, которого я могла бы страстно полюбить, — сказала Вероника.

— Хо-хо! — воскликнули подружки. — Ну и Парри!

— Нет, нет, я знаю, что такого человека нет! — с жаром повторила Вероника, а потом добавила нерешительно: — Но если бы я думала, что есть…

— Ну?! — воскликнули они.

— Я не знала бы покоя, пока не нашла его.

— И тогда?

— Тогда! Вот тогда мне стало бы страшно.

— Страшно? Чего же? Ха-ха! От тебя этого надо ожидать. — Они все дружно начали подтрунивать над ней.

— Мне было бы страшно потерять его.

— Ну, а вдруг бы он оказался грубой скотиной, мерзавцем, грязным развратником?

— Пусть, — сказала Вероника. — Ведь я бы полюбила его не за это, но все равно я любила бы его.

— Это уже не любовь, а мания! — воскликнула мисс Перкинс.

— Так оно всегда и бывает, — заявила Ида.

— Но, конечно, — сказала маленькая Кивок, склонив набок свою курчавую головку, — ты могла бы развестись с ним.

— Мужчины против развода, — возразила Ида, — это всё женщины затевают.

Вероника возмутилась.

— Нет, нет! Я никогда бы так не поступила. Я не могу объяснить этого. Вы меня все равно не поймете, но для меня это просто невозможно.

Их милая Вероника со всеми ее причудами, выдумками, страхами, оказывается, еще и фанатик; им это казалось чистой нелепостью, что, впрочем, не мешало им любить ее еще больше. Она очень долго (боже! иногда это тянется годами) не может на что-нибудь решиться, но уж если она решится, это все равно, как если бы она захлопнула за собой железную дверь, и даже если это приведет к каким-нибудь ужасным последствиям, она будет держаться твердо, непоколебимо, как кегля, которая стоит не дрогнув, когда в нее со всех сторон летят шары. Быть может, именно потому, что Вероника хорошо знала себя, знала, что, какой бы путь она ни избрала, назад возврата не будет, она колебалась и боялась принимать решение. Не бесконечная игра фантазии сдерживала ее, подсказывала ей все новые и новые планы, а страх перед неведомыми бедствиями и возможными страданиями. Так мотылек, порхая вокруг алтаря с незажженными свечами, не смеет опуститься ни на одну из них из страха, что, едва только он заденет ее своими крылышками, пламя вспыхнет и сожжет его. И тот же страх не позволит Веронике отступить; страх и какая-то особая гордость, заставляющая сохранять достоинство и в несчастье.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала Кивок, — никогда.

— И я тоже, — подхватила Мигушка. И Вероника с ними согласилась.

Моргушка, затягиваясь сигаретой, уклончиво сказала:

— Совсем не обязательно выходить замуж, мои дорогие.

Остальные затянули хором:

— Даем торжественный обет — остаться девами навек!

— Скажите лучше: незамужними, — вздохнула Ида Парагрин.

— Второй раз девушкой ведь не станешь, — выпалила Вероника. — Это папа меня так наставлял.

— Мне кажется, — протянула Ида со скучающим видом, — вряд ли найдется хоть одна женщина, которая этого пожелала бы.

— Боюсь, — вздохнула Вероника, — что, когда я полюблю, я сделаюсь совершенной дурой. Я это знаю.

— Милой дурочкой, — прошептала Ида.

— Я это знаю, — продолжала Вероника, — и поэтому я и не хочу. По крайней мере не сейчас еще.

Эти слова, обнаруживающие полную невинность, вызвали у трех подруг самые нескромные опасения.

— Парри, ты становишься вульгарной!

— Я просто стану его рабой, — сказала едва слышно Вероника.

И так на какое-то время Вероника увлеклась новой мечтой о человеке, которого она полюбит, и о том, как она будет вести себя с этим богоподобным существом. И хотя подруги смеялись над ее фантазиями, все же мечты Вероники оказали на них свое действие, о чем она даже не подозревала; они подействовали на них гораздо сильнее, чем на Веронику. Она никогда не стремилась изведать те наслаждения, которые сулили ей эти мечты. Она довольствовалась тем, что созерцала их в своем воображении; а между тем Ида Парагрин завела любовника, Кивок стала встречаться с молодыми людьми, а Элла Перкинс неожиданно вышла замуж за торговца молочными продуктами. У него была заячья губа, и он жил в Фулхэме, — место, куда, по словам Иды, надо ехать на крыше омнибуса, уткнувшись носом в чью-то давно немытую шею. Почему Элла так поступила, они не понимали, они знали только, что какие-то женщины всегда выходят замуж за таких вот мужчин.