Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Замечательные люди, — говорил Арпад, — и невероятно богатые. Они готовы оплатить все расходы, и ребенок будет для них как их собственный, их наследник. Да так оно фактически и будет, — повторял Арпад. — Ребенок действительно будет их собственный. Это нерушимый договор, хотя он и не скреплен печатями.

Весной Вероника не играла ни в гольф, ни в теннис, потому что ее положение стало уже очень заметным, и Арпада это беспокоило. То ли ему было стыдно за нее, то ли стыдно перед самим собой, во всяком случае, он предпочитал теперь играть в гольф без нее. Например, так: как-то раз он сказал ей, что сегодня не в форме, но обещал Джонни Плантеру сыграть с ним раунд…

— Ну конечно, — ответила Вероника. — Почему же не сыграть?

Арпад ушел и встретился с Плантером на площадке для гольфа. Там только что начали партию два очень неторопливых игрока — Смит и Браун, поэтому Куасс с Плантером уселись на веранде и стали дожидаться, пока те не скроются из виду.

— Кто такой этот Браун? — спросил Куасс у Плантера.

А Плантер ответил Куассу:

— Браун? Он биржевой маклер.

— А Смит?

— Кажется, он в железнодорожной компании.

— А, в железнодорожной компании! А что там можно делать, в железнодорожной компании, Джонни?

— Право… не могу сказать… не знаю, никогда не имел с этим дела, — ответил Плантер. — А как поживает ваша жена?

— Хорошо, совсем хорошо, в ее положении даже превосходно, — ответил Арпад, — хандрит немножко, конечно, ей сейчас тяжело приходится, почти никуда не ходит, а я тоже не могу все время около нее сидеть. И вот чуть что, сейчас в слезы и всякое такое…

— Да, да, — сказал Джонни Плантер, — женщины всегда так. Они такие странные.

— Да, очень странные! Даю вам слово, моя жена способна плакать часами: и от радости, и от горя, и так, из-за каких-нибудь пустяков, и просто без всякой причины, плачет целыми днями. Довольно утомительно, знаете ли.

— Как вам нравится мой новый свитер?

— Очень мило, Джонни. А что это вы мне говорили — вы правда сделали куртку с темно-красными отворотами?

— Я… нет. Они…

— Ярко-красные?

— Да, пожалуй.

— А вам не кажется, что яркие отвороты убивают куртку, Джонни?

Плантер покачал головой, а Арпад продолжал:

— Интересно, какого происхождения слово «куртка»?

— Ха-ха! — рассмеялся Плантер. — Вот уж не знаю. Очень трудно сказать.

— Гм! Такое простое слово. Знаете, странно, должно же оно иметь какое-то происхождение.

— Да, любопытно. Очень любопытно.

— А я вам рассказывал, что был у Джорджа Фримптона на прошлой неделе?

— Я слышал об этом.

— Ах да, ведь я там встретил вашу приятельницу!

— Молли говорила мне, что видела вас.

— Знаете, Джонни, она необыкновенно мила, но только я подумал — так, между прочим, — что она как-то держит людей на расстоянии.

— Ого-го! Вы находите? — Плантер был в полном восторге и жадно ловил каждое слово.

— У нее, знаете ли, такая манера, — продолжал его приятель, — обрывать на полуслове разговор… Она не ведет с вами беседу так, как полагается, а только вставляет: «Ах, вы так думаете, да?». И на этом все кончается. Говорить уже не о чем. Но в общем, она очень мила.

Джонни Плантер казался приятно смущенным, а его приятель продолжал:

— Когда она улыбается, вы, наверно, заметили, у нее виден край верхней десны.

— Да? Но ведь это почти у всех так?

— У меня — никогда, — сказал Куасс Плантеру, а Плантер тут же пристал к Куассу: — Улыбнитесь! — И, когда Куасс улыбнулся, Плантер закричал: — Видно! Видно! И даже очень.

— Пойдемте-ка, — сказал Арпад вставая. — Можно начинать.

Они начали. Плантер был в ударе, и к половине игры у него оказалось на шесть очков больше, но тут Куасс показал свою британскую хватку и с молниеносной быстротой выиграл партию, опередив противника на одну лунку.

— Повезло вам, — пробормотал Плантер, стараясь скрыть под бодрой улыбкой бессильное бешенство. — Блестяще сыграли!

— Да, чудесная была партия, Джонни, честное слово! Я долго не забуду сегодняшнюю игру! Да и вы тоже, а, Джонни? Вы превосходно играли, но мне просто повезло. Приперли меня к стене, понимаете, пути для отступления нет — вот это-то я больше всего и люблю. Да, славная была партия!

Арпад пришел домой усталый, но совершенно счастливый. Ночью, когда они уже улеглись, он подробно рассказал Веронике о каждом мяче и как он их загонял в лунку. Веронике хотелось спать, но она слушала, а когда он наконец замолчал, сказала:

— Знаешь, Арпад, мне сегодня рассказали, что одна женщина положила своего ребенка на бутылку с горячей водой, и ему обожгло все личико!

— Зачем? — спросил муж.

— Она не заметила, что там бутылка, понимаешь.

— Вот дура! — сказал он зевая. — А впрочем, с каждой может случиться. Ты так же способна выкинуть такую штуку, как и всякая другая.

— Ну что ты, Арпад! Нет, нет, никогда в жизни! — Вероника возражала с необычной для нее горячностью.

— Ладно, будем надеяться, что так, — сказал он и тут же заснул.

Среди ночи его разбудили ее жалобные всхлипывания.

— Это ты, Вероника? Что… что с тобой?

— Как ты можешь говорить мне такие жестокие вещи, — рыдала Вероника. — Конечно, я никогда бы этого не сделала.

Куасс громко вздохнул и пробормотал в раздражении:

— Что сделала? О чем ты говоришь? Какие жестокие вещи?

— Что я обожгла бы ему лицо, — простонала она.

— Что это значит — обожгла лицо? Чье лицо?

— Бутылкой с горячей водой, — всхлипнула Вероника. — Ты знаешь, что я никогда бы этого не сделала. Никогда в жизни. Ты не должен так говорить.

— О господи боже мой! Ну хорошо, спи. Я устал как лошадь.

— Хорошо, я буду спать, — Вероника уже лежала спокойно. — В самом деле, глупо с моей стороны.

А немного погодя Куасс услышал, как она зовет громким шепотом: «Арпад! Арпад!».

— Господи, — простонал Куасс, — ну, есть ли на свете другой такой… такой же несчастный, как я!

— Арпад, мне не спится. Можно, я лягу к тебе?

— Ложись… если хочешь. Только отодвинься подальше, меня лихорадит, я весь горю.

Он услышал, как Вероника откинула одеяло. Потом, к его ужасу, что-то тяжело грохнулось на пол.

— Боже, что тут происходит?

— Ничего! — Она захохотала глупо, противно. — Я просто упала с кровати, вот и все!

Куасс в бешенстве скрежетал зубами, а она лежала на полу и захлебывалась в истерическом хохоте. Потом она встала, но вернулась на свою постель. И если не считать, что ее еще несколько раз начинал душить хохот, она его больше не беспокоила.

Подошло время, и Арпад повез жену на машине в родильный дом в Кенте и, простившись с ней с заботливой нежностью, оставил ее там. В течение двух дней он не давал покоя служащим больницы: каждый час справлялся по телефону.