Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Но, милая моя девочка, разве это остановит его? Ведь право на его стороне, не так ли? Он разведется с тобой, и тогда мы сможем пожениться…

— Ты в самом деле хотел бы этого, милый? — спросила она, вся просияв. — В самом деле?

— О, но ты же знаешь! — сказал он с пафосом. — Ты все знаешь. Бог мой, я еще потягаюсь с ним.

Я смогу тогда что-то для тебя сделать. Ведь мы будто созданы друг для друга… и… Моя мечта, ты это знаешь, чтобы ты была моей, только моей. Елена, милая, когда ты будешь свободна…

— Он не согласится на развод, — поспешно перебила она, снова откинувшись в кресле.

— Но он должен будет!

— Да, но он не согласится. Он не может. Это поставило бы под угрозу всю его карьеру, а она для него куда важней, чем я или кто-нибудь еще. Он просто хочет избавиться от меня без лишнего шума, и мы можем держать его в руках, если правильно разыграем наши карты.

— Наши карты?

— До чего же ты глуп, Эрик! Пойми, он может меня выгнать, что он и сделал. Но он миллионер, и я могу заставить его — да, да, да, заставить его — сделать так, как я хочу, иначе я сама потащу его в суд.

— О нет, Елена. Нет, я не могу позволить тебе поступить подобным образом.

— Почему?

— Нет, нет, ни в коем случае. Мне это совсем не нравится. И думать не хочу ни о чем подобном. Это просто отвратительно!

— Ну не будь же ты дураком, Эрик! Чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь.

— Ты трусишь, Эрик, — сказала она резко. — Ты боишься не за меня — за себя. Разве это не так? О боже мой, боже мой!

— Нет, я не трушу! Так или иначе, развод он тебе даст. Как ты не понимаешь — именно в этом выход. Фактически для нас теперь это единственный выход.

Елена повернулась и прислонилась щекой к холодной коже кресла; золотистые волосы рассыпались легкими волнами.

— У нас нет и этого выхода, Эрик. Я не его жена. Он женат на другой.

Пауэлл будто примерз к подлокотнику ее кресла, на котором сидел, а она между тем продолжала:

— Вот как мы сможем заставить его быть благоразумным — я имею в виду, конечно, по отношению к тебе. А если он попытается чем-нибудь тебе навредить — вот увидишь, я ему покажу!

— Не… его… жена…

Она вздохнула:

— Боюсь, что нет, мой милый.

— Хорошо, тогда мы можем пожениться, не затевая этого гнусного дела с судом.

— Это исключено! Это тебя бы устроило, но, видишь ли, я тоже замужем — за другим человеком. Потому-то я и имею такую власть над Бэнноном — на тот случай, если он зайдет слишком далеко.

— Но ты жила с ним до самого последнего времени?

— Да, во грехе. Разве ты не знал?

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Ну, это такая вещь, которую не стоит особенно афишировать, не так ли? Он живет отдельно от жены, я от мужа. Фактически же Бэннон выплачивает ему определенное содержание, чтобы он не поднимал шума, а миссис Бэннон делает вид, что ничего не знает о нас. У нее вилла где-то в Италии.

— Но… Елена! Ведь он ужасен!

— Не более, чем мой муж. Но зато Бэннон богат.

— И оттого ты в него влюбилась!

— А ты можешь представить себе какую-нибудь другую причину?

— Причина! Любая другая! — Отталкивающая лживость этой женщины потрясла его, а ее изощренные попытки превратить его в своего партнера в чем-то очень похожем на шантаж вдребезги разбили былую нежность к ней; он буквально задыхался. Ничего более ужасного он и представить себе не мог.

— Угораздило же тебя попасть в этакую беду, — усмехнулся он. — Ничего не скажешь.

— Я думаю, беда моя — это ты, Эрик.

— Но я ведь ничего не знал — тебе-то это хорошо известно. Ничего не знал о другой стороне дела. Ты сама это отлично знаешь. Ты так меня обманула! Я был в совершенном неведении, и незачем теперь пытаться впутать меня во что-то еще.

— Обманула тебя? Какой вздор!

Елена резко поднялась с кресла и, остановившись перед резной каминной доской, привычным и точным движением отбросила назад свои волнистые волосы. — Если уж на то пошло, — сказала она, надевая шляпку, — ты и представить себе не можешь, как ты обманул меня.

— О чем ты говоришь? — горячо запротестовал он. — Конечно нет. Никогда я тебя не обманывал.

Казалось, она была настроена даже несколько шутливо.

— Нет, нет. Он даже представить себе этого не может. Бедняга! Как, шляпка сидит хорошо?

— Да, — пробормотал несчастный.

— Как видишь, — сказала она, натягивая перчатки, — тебе нечего бояться Бэннона, ни в малейшей степени, можешь быть совершенно спокоен на этот счет.

Ты был мил со мной до поры до времени, ты это знаешь, но все это становится тяжело для тебя — слишком тяжело, не правда ли? А я так устала от той жизни, какой жила до сих пор, я стыжусь ее, мне хочется стать другой; пусть одиночество, лишения, опасности — все, что угодно, только не эта отталкивающая низость; мне хочется вырваться из того, что меня окружает теперь. У меня была какая-то надежда, что это возможно с тобой, хотя я и боялась, что ты не решишься, — о, я догадывалась, я знала, но я должна была попытаться. Мужчины не любят беспокойства, не правда ли? И, кажется, перевелись на свете герои! Они уже не решаются встать лицом к лицу даже с малейшей опасностью. Я тоже далеко не героиня, но я не могу жить так дальше. Я хочу все изменить, начать все сызнова, и я это сделаю! Но уже не с тобой, Эрик, не с тобой.

Она направилась к двери.

— Ты видишь, — сказала она с усмешкой, — я даже захватила с собой чемодан.

Пауэлл постарался взять себя в руки.

— Послушай… э-э… куда же ты?

— Назад, в Лондон, — ответила она.

— Да куда же ты, на ночь глядя? Тут полно гостиниц.

Не поворачиваясь к нему, держась за ручку двери, она переспросила:

— Гостиниц? И ты пойдешь со мной?

— Я не это имел в виду. Нет, — проговорил он в смятении. — Здесь это было бы небезопасно. Меня тут слишком хорошо знают.

Елена бросила на него последний иронический взгляд.

— О, ты человек известный, — язвительно сказала она удаляясь.

Перевод В. Кривцова

В последнее время жизнь стала порядком тяготить меня, часы и дни кажутся нестерпимо длинными. Невольно с грустью думаешь, что все мы стареем с каждым днем, вернее сказать — с каждой ночью, потому что, по всей видимости, это самое старение происходит именно по ночам. Утром, когда я встаю, я выгляжу совсем не так, как мне бы хотелось, и не так, как я выглядел прежде, одним словом — мое отражение в зеркале мне теперь совсем не нравится. И чувствую я себя не так, как прежде и как бы мне хотелось чувствовать себя снова. Взять хотя бы бритье: ну какого черта, спрашивается, мне еще бриться, в мои-то годы; я уже стар, мне шестьдесят пять лет, я больше не пекусь о своей внешности — и все-таки изо дня в день упорно соскабливаю щетину, которой природа украсила мой подбородок полвека назад. А к чему это? Я не хочу раздражать себя такими скучными мелочами, я хочу сохранять спокойствие духа, хочу наслаждаться тем безмятежным существованием, которое без устали воспевают и прославляют поэты и сказочники: ленивой праздностью щедрого лета, ночами, напоенными музыкой, когда в небе сияет огромная луна, а мысли о бедности погружаются в спасительный омут забвения, — словом, райской жизнью, хотя это рай грез, рай, в котором все мгновенно, тленно и бренно, кроме нашего существования. И все-таки мне этого мало. Уверяю вас, мало, хотя я убежден, что стоит добавить сюда что-нибудь еще, и сразу станет слишком много. Во всяком случае, для меня. Конечно, это звучит вопиющим парадоксом — зачем, спрашивается, противиться неотвратимой перемене, когда впереди вечное однообразие? Ну что же, на это трудно ответить; знаю только, что не хочу уходить в мир грез, они слишком быстро приедаются. Видит бог, недалек тот час, когда мне придется уйти навсегда, в полном смысле слова. Для этого достаточно и доли мгновения, то есть такой малости, что прямо кошкам на смех, хотя мой собственный кот, нахальное рыжее животное, еще никогда ни над чем не смеялся. Быть может, он связан узами родства (не представляю, впрочем, какими) с котом какого-нибудь епископа — чрезвычайно набожным и довольно чопорным. А может быть, мой кот просто выжидает случая: ведь сейчас, я убежден, ему живется совсем неплохо. Уход от житейских волнений не приносит счастья, и умиротворение не сулит радости, если оно приходит с пустыми руками. Представьте себе, что какой-нибудь обыкновенный человек вроде меня вступает на исходе лета в густой ароматный лес, и вдруг листья вокруг него начинают осыпаться — и вот уже остаются одни голые сучья, и лесного аромата как не бывало.