Станислав Рудольф - Дальтоник

— Ну, товарищ Гладил, что ты на это скажешь? — спросил Гамза, когда его подчиненный, подняв голову, осторожно положил письмо на стол перед собой.

— Мне это кажется невероятным!

— И мне тоже! Я понимаю, что люди в школе могут выяснять между собой отношения, обмениваться мнениями, школа не детские ясли, но такое!.. — И Гамза ткнул пухлым пальчиком в сторону письма. — Это же сигнал о нарушении принципов руководства!

Инспектор понял.

— Я, товарищ заведующий, информировал тебя, по твоему приказу, о ситуации в школе в Крушетицах. Помнишь, я докладывал тебе о перебранке между директором и Каплиржем? Уже там, на месте, я пытался разрешить их спор, впрочем, по сей день нам не ясно, кто из членов педагогического коллектива знал об истинном происхождении ткани. Но то, что здесь написано, переходит все границы! — Гладил придвинул к себе письмо и снова стал читать те пассажи, которые Гамза отметил восклицательными знаками.

Содержание письма было деловым и убедительным: Йозеф Каплирж обращает внимание руководящих работников роно в Тынце на положение в крушетицкой школе, где вот уже несколько месяцев царят хаос и неразбериха, проистекающие прежде всего оттого, что директор школы Ян Ракосник уделяет главное внимание своему хобби, хотя оно само по себе достойно всяческих похвал: во время занятий Ракосник оставляет школу и сидит в городском музее. Принципиально важные вопросы директор Ракосник разрешает единолично, без всякого предварительного обсуждения с партийной либо профсоюзной организациями. Так случилось, сообщает далее корреспондент, и во время присуждения почетных премий, и хотя он, Йозеф Каплирж, был в числе премированных, тем не менее не может признать подобную практику правильной; педагогическому коллективу предлагаются готовые решения, без каких бы то ни было пояснений, не узнав даже его мнения. Столь же безответственно подошел директор Ракосник к вопросу о факте вандализма на балу комитета родителей и друзей школы, где молодой преподаватель Камил Маржик на глазах у родителей и многочисленных гостей уничтожил ценный концертный рояль. За этот проступок Маржик не получил даже устного выговора! Директор Ракосник, видимо, не счел это необходимым. В своей бесхребетности директор школы Ян Ракосник зашел столь далеко, что стал игнорировать мнение партийной организации и умалять ее роль в жизни школы. Он выдвинул кандидатуру на присуждение звания «Образцовый учитель» и направил свое предложение в вышестоящие инстанции, не обсудив его на партийном собрании, хотя был обязан это сделать.

«Между мною и товарищем Ракосником, — писал далее Каплирж, — никогда не возникало серьезных разногласий, до тех пор пока я не обратил его внимания и не предупредил как коммунист коммуниста о некоторых ошибках. Мне не хотелось бы говорить о той изоляции, в которой я в последнее время очутился. Я долго колебался, следует ли мне писать это письмо. Но личные интересы отступили на второй план, более того — должны были отступить, во имя интересов всего коллектива, который — я хочу в это верить, — несмотря на все допущенные им ошибки, в основе своей здоров и обладает той созидательной силой, которая необходима для выполнения поставленной перед ним ответственной задачи в деле воспитания подрастающего поколения. Кое-кто из моих коллег, в том числе, к сожалению, и члены партии, делают вид, будто положение в нашей школе нормальное и спокойное. Случай с присвоенной тканью является доказательством — как, впрочем, и многое другое, — что это отнюдь не соответствует действительности.

Мне, уважаемые товарищи, хотелось бы заверить вас, что мною никоим образом не руководит стремление кому-то отомстить, свести счеты — у меня нет личных врагов! Я обращаю ваше внимание на негативные явления в жизни нашей школы исключительно из стремления к тому, чтобы родители учеников, мои коллеги и общественность знали, что я стараюсь не только жить честно сам, но и в соответствующем духе воспитывать вверенную мне молодежь. Именно поэтому, как педагог и тем более как член партии, я не могу молчать».

Йозеф Каплирж поставил под письмом подпись, явно недрогнувшей рукой. Более того, в постскриптуме он добавил, что копию посылает заказным письмом директору крушетицкой школы Яну Ракоснику. Это усугубляло видимость абсолютной серьезности его намерений.

— Директор Ракосник уже вернулся из больницы? — спросил Гамза.

— Вчера выписали. Оказалось — ничего серьезного. Я с ним утром говорил по телефону…

— Да?.. — удивленно протянул Гамза. — А письмо он уже получил?

— Потому и позвонил. Но я, к сожалению, еще не был информирован…

— Гм, — произнес Гамза и на минутку задумался. — Вот что, товарищ Гладил, мы едем туда! Оба!

— Конечно… товарищ Гамза! — испуганно поддакнул школьный инспектор и побежал одеваться. На этот раз у него была гарантия, что он не будет трястись в Крушетице на автобусе.

Последним из физкультурного зала вышел Прскавец. Он запер за собой дверь и зашагал по коридору к учительской, обходя сбившихся в стайки ребят, которые сейчас, во время большой перемены, прохаживались вдоль стен, украшенных дипломами и почетными грамотами. В одной из стеклянных рамок была и та, из Индии. Прскавец поздоровался с Даной Марешовой. Ему показалось, что она с каждым днем меняется. В интересном положении, что ли? Женщины уже наверняка в курсе, им про других все известно раньше, чем те узнают про себя сами.

Проходя мимо стенгазеты, где было сообщение о результатах соревнования по сбору крышечек от тюбиков зубной пасты, Прскавец заметил, как в мужской туалет с подозрительной поспешностью юркнули двое мальчишек, только что занимавшихся у него на шведской стенке. И тут же, из того же туалета, выбежали малыши из первого или второго класса. Кто-то выставил их с такой беспардонностью и так сурово, что они смогли застегнуть штанишки лишь в коридоре. Прскавец ворвался в туалет без колебаний. У входа, где на облицованной плиткой стене было несколько умывальников, никого не было, Прскавец распахнул вторую дверь и моментально учуял запах табачного дыма. Из последней кабины поднимались к потолку голубоватые облачка. Прскавцу стало ясно: здесь проходит сеанс курения, и его охватило желание немедленно разогнать это сборище наркоманов. Прскавец хлопнул дверью и затопал, изображая быстрый бег. Потом тихонько постучался в кабину.

— Открывайте, открывайте, старички! — сказал он вполголоса заговорщическим тоном.

Те, в кабине, клюнули и повернули ручку. Прскавец, воспользовавшись моментом, резко рванул дверь на себя. В кабине находились молодые люди лет по тринадцати. Они курили! Увидев учителя, курильщики побросали сигареты в унитаз, и мальчишка ростом повыше мгновенно спустил воду. Вода с шумом обрушилась на окурки — свидетельство их преступления, но Прскавец уже держал обоих за уши и безжалостно тащил из туалета в коридор. Преступники вопили и клялись, что больше никогда в жизни не возьмут в рот сигарет.