Станислав Рудольф - Дальтоник

— Может, ему лучше переписать, мама? — Станя пододвинул к матери тетрадь с невообразимыми каракулями. Мать, пробежав глазами страницу, дважды энергично перечеркнула написанное. Станя усмехнулся и слушая, как проходила свадьба Ирены, придвинул к себе следующую тетрадку.

— Конечно, ей следовало бы пригласить кого-нибудь из коллег, ну, скажем, Гелену или Эву, просто из вежливости! — заметила Власта в тот момент, когда ее супруг уже в третий раз пробивался сквозь строчки сообщения о том, что на европейском кубке по регби за 1967 год в воскресенье ФРГ с Голландией сыграли 13: 13 (13: 9).

— Конечно!.. — сказал он, продолжая читать. — Чехословакия, представьте, в турнирной таблице впереди Голландии!

— Здесь какое-то приглашение! — Станя обнаружил в последней тетради напечатанный на машинке листок бумаги и протянул его матери.

— В среду занятия по методике. Андула сунула мне приглашение на переменке, а я его вложила в тетрадь. Хорошо, что ты нашел! — Власта Пудилова положила листок перед собой и продолжала свою работу. Станя собрался было взять следующую тетрадку, но отец, перевернув газетную страницу, всколыхнул воздух, и легкая папиросная бумажка, вспорхнув со стола, приземлилась на ковре, почти у самого книжного шкафа. Стане пришлось подняться с места и нагнуться. Он уже держал шуршащий листок в руке, как вдруг заметил, что текст напечатан на какой-то стародавней машинке, и вдруг его осенило, что этот шрифт удивительно похож на шрифт, которым написано анонимное письмо, полученное им недавно по почте. На какое-то мгновение он так и застыл согнувшись, потом метнул быстрый взгляд на мать. Та, сосредоточившись, сидела над своими планами. Теперь, когда ей скоро присвоят звание, она с еще большей педантичностью готовится к занятиям. Конечно, она позволяет Стане проверять тетради, но потом непременно сама просматривает их наметанным глазом. Естественно, две-три ошибочки, пусть совсем незначительные, она после Стани находит. Отец читает газету и шевелит губами, будто желая себе помочь, когда слова трудные. Станя сложил папиросную бумагу вдвое и сунул ее в карман. Родители этого не заметили. Он поднялся и молча ушел к себе наверх.

Письмо было тщательно укрыто на дне ящика письменного стола, под старыми блокнотами, коробкой с фотографиями и негативами. Станя положил оба листка перед собой. Нет, он не мог ошибиться: они действительно напечатаны на одной и той же машинке! Впрочем, голову на отсечение он не даст! Приглашение наверняка вторая или третья копия, но шрифт абсолютно одинаковый. Это значит, анонимку послал кто-то из школы! Но зачем? Станя был знаком с коллегами матери лишь шапочно. Кого же так сильно волнует поведение его возлюбленной? Нет, не может быть, у всех своих забот хватает, да и кто возьмет на себя труд судить о чужой, нравственности?!

Станя в нерешительности смотрел на оба листка. Ему вдруг показалось, что он ошибся в своих предположениях. Но тут же, спрятав письмо и листок с напечатанным приглашением в карман, он поспешно накинул кожаную куртку и, громко топая, спустился в комнату, где сидели родители.

— Куда это ты собрался? — Мать удивленно подняла глаза от тетрадей.

— К Ладику!.. — прохрипел Станя и протянул руку к отцу, чтобы взять ключи от машины. Они знали, что Ладик Суханек — это бывший Станин товарищ по гимназии, с которым он иногда встречается.

— Чего это вдруг?.. — удивился отец, но ключи дал. Сын не счел нужным что-либо объяснять.

Через десять минут Станя уже звонил у дверей школы. Сторож Поливка не спал, он смотрел телевизор. Услыхав звонок, Поливка приоткрыл окно и ворчливо поинтересовался, кого это принесло. Станя назвал себя и сказал, что мать забыла в учительской папку с документами. Сторож, став любезнее, протянул ему в окошко ключи от входа и предупредил, чтобы, уходя, Станя не забыл всюду выключить свет и, конечно же, запер дверь. Впрочем, это он должен и сам понимать, потому что аттестат зрелости у него уже давно в кармане.

Станя, пообещав, взял ключи. Сторож исчез за окном, а Станя вошел в темное здание школы. По памяти нашел выключатель, щелкнул, и в другом конце коридора пугливо заморгала лампочка. Ее хватило, чтобы осветить лестницу и коридор второго этажа, где находилась учительская. Станя шел наверняка. Он предполагал, и предполагал правильно, что машинка, на которой учительница Бржизова печатала приглашения, может быть только здесь. С трудом разыскав в связке ключей нужный, Станя вошел в комнату и сразу же включил два ряда ярких ламп под потолком. Сориентировался довольно быстро: столик с пишущей машинкой, как он и думал, стоял возле окна, которое выходило на улицу, чтобы дневной свет на него падал слева. Станя подошел к столу и сдернул с машинки черный клеенчатый чехол. Это действительно оказался старый «Универсал-техник» с черными буквами на белой клавиатуре. Станя взял с ближайшего стола чистый лист бумаги и, вставив в машинку, напечатал: «…вы бы заметили и вам будит не безинтересна».

Когда Станя развернул письмо, которое ему прислал неизвестный доброжелатель, сомнений в том, где оно было написано, у него уже не осталось.

— Ну что, нашел? — спросил Поливка через приоткрытое окно. Станя заметил, что сторож уже переоделся в полосатую пижаму, он вернул ему ключи и ответил, притворяясь обрадованным:

— Все в порядке, пан Поливка, спасибо!

Станя сел в машину и медленно поехал домой. Взгляд его блуждал где-то далеко, и у него было такое предчувствие, что теперь он знает или по крайней мере может предположить, кто́ послал ему анонимку! Впрочем, имя корреспондента он не смел назвать себе. Станя не мог поверить, что человек, которого он любит, способен на такую подлость!

Он въехал в свой двор, но ворота оставил открытыми и ворвался в комнату, не переодеваясь, прямо в ботинках, с которых на ковер стекала грязная вода.

Родители все так же сидели за столом. Станя ринулся к матери…

— Тебе это знакомо? — задыхаясь, крикнул он и швырнул ей приглашение.

Она с удивлением взглянула на сына, отец, оторвав глаза от газеты, опустил ее на колени.

— Конечно, — ответила Пудилова, делая вид, будто не понимает причин его волнения.

— А это? — теперь Станя кинул на стол перед ней письмо. Она, даже не взглянув, уже знала, о чем идет речь.

— Да!

У него пересохло во рту, и это помешало ему закричать, заорать на нее. Он понимал, что мать всегда брала над ним верх, он подчинялся ее голосу, против своей воли жил в оковах ее представлений, ее обезьяньей любви. Теперь в его душе странно переплетались возмущение и жалость.

— Письмо писала ты, мама! — произнес он уже тихо.

— Да! — призналась она так, словно хотела оправдать, защитить это, с ее точки зрения абсолютно необходимое, хотя и болезненное хирургическое вмешательство; она говорила уверенно и с превосходством профессионала перед неопытным дилетантом.