Станислав Рудольф - Дальтоник

— Надя, наверное, тоже выйдет замуж! — вспомнила Миленка и, скомкав пустую бумажку от сладких пирожков, швырнула ее через всю комнату в противоположный угол, где полагалось стоять мусорной корзинке. Но, увы, там стоял тромбон в футляре — имущество Фландерки. Милена, перевалившись на бок, повернулась к Камилу.

— Ну а мы? — спросила она очаровательно.

— Что — мы? — пробормотал Камил, не понимая.

— Мы когда поженимся? — шепнула ему на ухо его земляничная любовь.

— А я почем знаю?

Подобными приставаниями она преследует его уже полгода. После той ночи в замке Камил считал, что нашел себе временную подружку, к которой сможет обратиться за отсутствием более заманчивых предложений или когда длительный пост плохо скажется на его здоровье. Но Милена была Любовницей с большой буквы и вцепилась в него мертвой хваткой. Камил по сей день не знает, каким образом ей стало известно, что в следующую субботу после выступления в интернате «Метафора» будет играть в Доме культуры на Праскачке.

— Привет! — сказала она уверенно и уселась к столу у самой сцены, чтобы лучше видеть Камила. Камил, естественно, изобразил на лице приятное удивление. Милена приехала одна, об этом он узнал от нее во время танца — ребята играли без него, — у Нади сегодня ночное дежурство. Она шептала, что все время думает только о нем и не в силах позабыть ту волшебную ночь. В полной темноте и стопроцентной насыщенности воздуха никотином Милена обвила руками его шею, раскачиваясь вместе с ним и пытаясь двигаться в такт музыке. Потом Милена стала ездить с их «Метафорой» совсем как «музыкантская Лидушка» [13] Музыкантская Лидушка — персонаж одноименного произведения чешского писателя Витезслава Галека (1835–1874). . Она уже превратилась как бы в живой инвентарь ВИА. К счастью, она совсем не умела петь, но приглядывала за ребятами, чтоб вели себя прилично, а они подшучивали над Камилом: «Если так держит тебя до свадьбы, то — пламенный привет! — что же будет дальше!» Настырная Миленка объявилась и в Крушетицах. Камилу ничего не оставалось, как прохаживаться с ней по площади, разумеется под ручку. Она цеплялась за него так, словно они сроду принадлежали друг другу, обрабатывала систематически, внушая мысль, что согласна исполнить его мечту и стать его законной женой. Впрочем, она не была так уж назойлива, более того, обладала чувством юмора, но к цели шла твердо и неуклонно. Одинокую жизнь в казенной комнатушке, хоть и вместе с подругой, Милена перспективной не считала. И с этим можно было согласиться. Милена жаждала как можно скорее стать пани Маржиковой, получить квартиру в блочном доме и пойти в декретный отпуск на целый год.

Камилек с ужасом наблюдал, как его свобода, столь напоминающая бальзаковскую шагреневую кожу, съеживается, подобно яблоку весной. О, где вы, вечера с ребятами из ансамбля, когда он мог «оторваться» и играть попеременно то на одном инструменте, то на другом, вызывая восхищение у танцующих парочек! И, подзадоренный успехом, наяривать до поздней ночи все одну и ту же мелодию: «Ты раздираешь душу мою и губы этой сладкой, сахарной ватой!..» — и мелодия эта, заполняя слух, разливалась по всему телу. А сейчас почему-то Камил стал играть, как ремесленник. То и дело поглядывает на часы, экономит дыхание, жалеет пальцы и, пересиливая себя, посылает улыбки своей ягодке-земляничке, которая сидит метрах в трех от него. Милену нельзя назвать некрасивой, может быть, Камил даже любит ее. Но он всегда представлял себе с в о ю д е в у ш к у иной. Когда в начале школьного года появилась Геленка Боубеликова, Камилу показалось, что это именно она! Геленка вполне достойна любви его артистической души и атлетического тела! Да, он представлял себе с в о ю д е в у ш к у именно такой: высокая, тоненькая, с глазами цвета миндаля. Но, конечно, не такую холодную и высокомерную, подобную «Вестнику Министерства среднего образования». Все попытки завоевать Геленкину душу и тело оканчивались ничем. Еще на том самом пресловутом балу, когда Камил несколько раз танцевал с ней, у него появилась некоторая надежда на взаимное сближение. Гелена была очаровательна, мила, она не говорила ни о подготовке к занятиям, ни о годовом плане воспитательной работы, не расспрашивала, ответил ли он уже на анкету «Поддерживаешь ли ты связи с учениками, окончившими нашу школу?». И даже пожаловалась, что до крови стерла мизинец на ноге. Камил тут же сбегал к пивной стойке, попросил ножницы и укоротил ремешок на ее серебряной туфельке. Отрезанный кусочек он спрятал в карман своего смокинга как трофей. Потом была лотерея, он был слишком занят роялем, а Геленка тем временем ушла с каким-то мужчиной подозрительного вида, в подозрительно элегантном костюме.

Итак, Милена! Камил повернулся к ней и кончиком языка пощекотал в уголке губ, там, где рос нежный пушок. «А в ней тоже что-то есть!» — подумал он, продолжая свои нежности.

— В субботу поедем к нашим, — сказала Миленка и в ответ пощекотала указательным пальчиком его кадык.

— С чего бы это? Ты что надумала? — вздрогнул Камил.

Она продолжала щекотать его.

— Да, да, мама уже все знает! Она зажарит нам гуся!

Камил зажмурился, ему казалось, что он летит в пропасть, из которой живым ему не выбраться!

Письмо, с утра лежащее на рабочем столе Гамзы, было исчиркано разноцветными карандашами. На полях скакали красные восклицательные знаки, корчилось несколько зеленых вопросительных и растопырились штуки три фиолетовых галочки, а также пунктирные линии и многоточия — в зависимости от значительности сообщения. Черного цвета Гамза — заведующий тынецким роно — принципиально не употреблял, тем не менее он с трудом подавлял искушение приписать черным поверх четкой подписи Йозефа Каплиржа: «В письме содержатся 3 (три) страницы» — и, прошив шпагатом, скрепить его прямоугольной картонной биркой и поставить круглую печать. Но он этого не сделал, ибо гнев его был сильнее старой привычки. Гамза прочел письмо раз десять, не меньше, держа наготове цветные карандаши и каждый раз добавлял черточки и знаки. Он то и дело задавал себе вопрос: что раздражает его больше — содержание этого, с позволения сказать, послания или неслыханная дерзость автора.

Гамза по телефону вызвал к себе инспектора Гладила и, когда тот явился, отдал распоряжение сесть и прочитать письмо. Пока Гладил исполнял приказ, Гамза кружил над ним, словно самолет-разведчик, ибо ему казалось, будто инспектор читает со скоростью ученика второго класса. Кружил он тем не менее молча, понимая, что излишняя скорость может пойти во вред изучению текста, и с удовлетворением отмечал, что Гладил качает головой, а также время от времени цокает языком, мычит и елозит на мягкой подушечке, привязанной шнурками к стулу.