Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Габриэлито открыл дверь — отец мылся в лохани, а Эухения в тугом корсете и легкой нижней юбке ловко помогала ему.

Габриэлито увидел острые колени полковника Седрона, вылезавшие из огромной лохани, а мать прикрикнула на него.

«Лисео» был весь разукрашен и сиял: специально для бала закупили вдвое против обычного свечей и карбида для ламп. Все члены клуба толпились у дверей — каждый хотел войти первым. Тут были и члены городского совета, и арендаторы, и землевладельцы, и служащие, и продавцы, и учителя. А конные состязания днем устраивались для крестьян и рабочих из литейных и кожевенных мастерских.

Бал начался ровно в половине восьмого. По обычаю, его открывал каледонией алькальд. Супруга алькальда старалась попасть в такт музыки, но толщина мешала ей, и на повороте она потеряла веер. Распорядитель бала поспешил поднять веер и подать ей. Выждав первые такты, к ним присоединились и другие пары. Эухения в ворохе развевающихся юбок и мантилье, шурша дорогим шелком, грациозно двигалась в объятиях полковника Седрона.

За каледонией танцевали вальс, а потом польку.

После кадрили стали разносить пунш, дабы разгоряченные танцем гости могли прохладиться. Для тех, кому хотелось чего-нибудь покрепче, были приготовлены бочонки с вином и водка. А сеньоры, подверженные головокружению, предпочитали сласти с обычной водой. Затем обнесли ликером в рюмках богемского стекла.

Бал был великолепным и чинным и продолжался до тех пор, пока в люстре, висевшей в центре зала, не догорели под стеклянными колпаками цвета сапфира все сто свечей.

Именно в ту ночь и произошло событие, впоследствии широко обсуждавшееся: сеньорита Антунес отказала в танце директору налогового управления, и тот, позвав распорядителя, попросил проверить ее бальную книжечку.

Расследование показало, что директор налогового управления был записан на вальс. Пришлось выполнять правила, и сеньорита Антунес не смогла — как ей того хотелось — танцевать все время с лейтенантом Керехетой, который за нею ухаживал. И так велико было ее горе, что, в отчаянии взмахнув кружевными рукавами, она покинула бал.

Директор налогового управления принес извинения, сказав, однако, что правила есть правила и что бы стало с республикой, если бы, не успев установить порядки, вздумали бы с ними не считаться. Впоследствии поговаривали, будто между Антунес и лейтенантом что-то было.

Много шло разговоров и об очередной шутке Ребольяра, который вымазал медом седло дону Криспуло. И к случаю вспоминали, как на одном из предыдущих балов он по всему залу «Лисео» разбросал пика-пику [27] * Пика-пика. — Здесь мельчайшие волоски растения пика-пика, вызывающие зуд. . Это стоило ему целого месяца ссылки в Санта-Клару.

Но таков уж Ребольяр.

Артуро постучал в дверь.

— Это опять ты, парень, горит у тебя, что ли?

Толстая негритянка сжимала черной мозолистой рукой ручку двери.

— Наполеона, любовь моя, где Анхелита?

Покачивая огромным задом, Наполеона пошла за хозяйкой. Артуро улегся на софу.

— Устраивайся, это моя.

Грязная цветастая занавеска отгораживала коридор от зала. Рука Анхелиты, вся в перстнях, подняла занавеску. Анхелита все еще сохраняла осиную талию, о которой в свое время много говорили. Артуро нежно поцеловал ее в щеку. Начался торг.

— Сердце мое, мне сегодня на ночь нужны три женщины, — начал Артуро.

— И не мечтай, милок. Я жду солидных клиентов.

— Пошли их подальше.

— И речи быть не может.

— А чем я не клиент?

— Они янки. У них деньги шальные.

— Я ведь могу сюда больше и не приходить.

— Ну и не увидишь Берты.

— На черта она мне сдалась, эта Берта. Разве твой дом — единственный в Гаване?

— Ну что ж! Поищи другой.

— Слушай, если ты сегодня сорвешь мои планы, я тебя выдам полиции. Даю слово.

— Попробуй.

— Вот увидишь.

— Попробуй.

Даскаль вмешался:

— Пошли, Артуро.

— Не пойду.

— Анхелита, а если заплатим как следует, согласишься? — спросил Даскаль.

— Ишь ты, какой шустрый. И слова не даст вставить.

— Ах, вот в чем дело… А я-то думал… Сколько?

Анхелита спрятала деньги в карман халата и закричала:

— Девочки, в салон!

Шесть женщин. Одна из них, смуглая, не слишком полная, поздоровалась с Артуро.

— Бертика, ты пойдешь со мной.

Даскаль с Карлосом смотрят, выбирают. «Как тебя зовут? — Суси. А это — Лулу и Роса». Бертика сидит на коленях у Артуро, потом она вскакивает: «Пойду оденусь» — и исчезает; тяжело колышется засаленная сырая занавеска.

Резкий звонок призвал Наполеону. «Иду-у-у!» Она открыла дверь: на пороге, очень серьезный, стоял Франсиско Хавьер.

— Идите-ка к себе, красотки, — сказал Артуро. — Быстренько одевайтесь. — И Франсиско Хавьеру: — А ты разве не пошел в «Тропикану»?

— Мы все пошли в «Монмартр». Они там ждут меня.

Артуро захохотал, но тут же замолк, поперхнувшись.

— Ждут, когда ты приведешь нас?

Франсиско Хавьер подошел к софе, на которой сидел Карлос, и, выдержав долгую, жгучую паузу, сказал, что ему надо поговорить с ним. Они вышли на улицу. Остановились на углу под фонарем. Из бара «Виктория» неслось томное болеро: «Зачем же ты ушла-а-а, моя любовь, навеки-и-и…»

Никто не знал зачем. Никто не ответил.

— Ты останешься с ними? — спросил Франсиско Хавьер.

— Да, — ответил Карлос.

— Ты понимаешь, что делаешь?

— Да.

— Ничего ты не понимаешь. Но понимаешь ты, что делаешь.

— Нет, понимаю.

— Тем хуже.

— Ничего страшного.

— Ты пьян.

— Самую малость.

— Подумай как следует: ты собираешься согрешить и потом будешь каяться.

— Ничего.

— Ты с ума сошел! Нет, хуже — ты пьян. Ты вообще становишься пьяницей. Ты позволяешь плоти искушать себя. Оскорбляешь бога. Что скажут в союзе?

— Многие из союза ходят сюда. Я сам видел.

— Если ты позволишь плоти властвовать над собой, ты никогда не обретешь добродетели.

— Знаю, но что поделаешь!

— Как это «что поделаешь?» Ты кто — человек или животное? Каждая жертва, которую ты приносишь, каждый твой отказ — это дар Иисусу Христу. Возвращайся домой или пойдем с нами в «Монмартр». Ты должен блюсти целомудрие.

— Не пойду я с тобой в «Монмартр», потому что, когда я танцую там, я возбуждаюсь, а тамошние девицы меня не устраивают. Да и кого они могут устроить! Они знатоки в другом, их специальность — возбуждать. А что касается целомудрия, то я давно не мальчик.

— Было время, когда я тоже позволил совратить себя, но теперь я снова вернулся к богу. Я прошу, нет, я умоляю, чтобы и ты подумал об этом.

— Я уже думал, но целомудрие не по мне. Я никому не делаю зла, я не способен даже клопа раздавить. Я хочу спокойно есть и спать, а эти девочки очень милы.