Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Все утро он ехал по уходящим к горизонту зарослям тростника. К половине одиннадцатого он побывал уже на четырех плантациях и знал, как идет уборка. На сахарном заводе «Ла Луиса» они остановились поесть. Эрмидио собирался пойти и за собственные деньги позавтракать в кабачке, но управляющий пригласил его к себе на добрый рис с курицей. Они пошли за Каетано, чтобы пригласить его тоже, и нашли Каетано за кабачком: он сидел на земле, а рядом лежал узелок, который он все утро возил с собой в сумке и откуда теперь вытащил кусок хлеба, баночку сардин и нагревшуюся на солнце бутылку вина. Управляющий «Ла Луисы» повторил свое приглашение.

— Нет, нет, идите одни, идите одни, — сказал Каетано и откусил от бутерброда с сардинами.

В полдень они повернули обратно. Когда добрались, Эрмидио пошел домой поспать в сиесту, а Каетано отправился в контору, думая по дороге, что его управляющий лентяй.

Служащие конторы все встали, когда Каетано быстро и не отвечая на приветствия прошел мимо — к темной двери в глубине помещения. Он с силой толкнул дверь и буквально повалился в вертящееся кресло за старой конторкой. По стенам висели карта острова, пожелтевшая фотография сентрали «Курухей», сделанная, видно, вскоре после ее основания, и в позолоченной рамке фотография генерала Осорио, которую Каетано не хотел убирать до тех пор, пока не выплатит ему последнего сентаво.

Гуардиола, старший конторщик, вошел медленно и бесшумно, боясь обеспокоить.

— Входи, входи, — сказал Каетано.

Гуардиола положил на конторку лист бумаги. Каетано быстро просмотрел цифры дневной продукции, выпущенной накануне.

— А как дела с членами коммуны в Нуэва-Пас?

— Так себе.

— Что это значит, объясни, Гуардиола.

— Так вот, сеньор, некоторые взяли компенсацию, но есть несколько человек, которые все не соглашаются.

— Хотят получить больше?

— Нет, хотят остаться на своей земле.

— Как это на своей земле? Это моя земля. Я ее купил.

— Да, простите. Это так говорится.

— Я плачу двести песо за каждую кабальерию земли, которую они отдают, и вдобавок беру их к себе на работу. Я предлагаю выгодную сделку. Чего же им еще?

— Они говорят, что если бы работали на себя, то заработали бы больше.

— Может, и больше, это верно, а может, и году не прошло бы, как разорились. Кто знает? А со мной им надежней.

— Но ведь сахар теперь в цене…

— Не вечно же будет так. Вот дураки!

Каетано Сарриа обмакнул перо в чернила и взял чистый лист бумаги.

— Гуардиола, если эти люди не уберутся, мне придется быть жестоким. Что еще?

— Вас хочет видеть сержант.

— Скажи ему, что не теперь. Не теперь.

В пятницу распространился слух, что Студенческий демократический комитет [37] * Студенческий демократический комитет и университетский Союз националистов — буржуазные политические группировки студентов Гаванского университета. собрал в подвале библиотеки камни и дубинки. Кто-то с перепугу даже заявил, будто видел и пистолеты. Комитет отпечатал манифест, чтобы раздать его во время митинга. В конце недели подготовительная работа была особенно напряженной.

Митинг должен был состояться днем в понедельник на площади Каденас. Университетский Союз националистов [38] * Студенческий демократический комитет и университетский Союз националистов — буржуазные политические группировки студентов Гаванского университета. грозил помешать митингу. Все студенты, называвшие себя прогрессистами, входили в Демократический комитет, который ставил своей целью продолжение дела антимачадовской революции. Членам Союза националистов было брошено обвинение в приверженности католицизму и в изнеженности. А Демократический комитет обвиняли в сектантстве и политиканстве.

Поднимаясь по университетской лестнице, Луис Даскаль глядел на альма-матер, раскрывшую объятия на самом верху, он только что позавтракал и еще чувствовал во рту вкус кофе с молоком, потом побежал, перепрыгивая через две ступеньки и перемахивая единым духом лестничные площадки. Проходя мимо двери ректората, он поглядел на часы: девять — на первую лекцию опоздал. Даскаль прибавил шагу и, подбежав к аудитории, услышал последние фразы из лекции преподавателя римского права.

В перерыве ему вручили высокопарный манифест, который должны были раздавать во время митинга. В манифесте говорилось о будущем Родины (с большой буквы). Манифест требовал университетской реформы, исключения из университета всех, кто носит оружие. «Очень умно, что внесли этот пункт, — подумал Даскаль, — поскольку Демократический комитет как раз обвиняют в мягкотелости». Манифест требовал также изменения порядка назначения на государственные должности, честного и разумного использования общественных фондов и аграрной реформы.

На митинге он будет с комитетом. Это смелые, упорные ребята, за ними будущее. В ребятах из Союза националистов ему были неприятны и их накрахмаленные рубашки, и то, что судьба их заранее обдумана — жизнь под сенью домашнего очага, — и их новенькие учебники в начале каждого года, и их суженые, ожидавшие дня свадьбы. Комитетские собирались в погребке «Право» или в кабачке Теодоро на Двадцать седьмой улице, напротив дома Кортины. Они много спорили и любили рассуждать о политике, пили пиво и хорошо пели. Жили они в пансионах: большинство приехало из центральных областей острова. Привлекательным в них был свободный, «богемный» дух, националисты же отталкивали своей респектабельностью.

В эти дни Даскаль сделал важные для себя открытия. Стравинский. Новые созвучия. Кафка. Тоскующий и мятежный. Железный и жесткий мир, мир грязный, красивый и достойный того, чтобы в нем жить, — мир, который они ему приоткрыли, имел много общего с тем, что он сейчас переживал. Ползающий по стенам Грегор Замза и неожиданные откровения в «Истории солдата» словно возвысили его над теми, кого не коснулась эта скрытая красота. До сих пор его страстью были Лорка и все испанское. Он даже написал поэму, которую назвал «Испания». Она начиналась так: «Яшмой украшенные, ранят глаз доспехи». Он показал поэму своим приятелям, а потом порвал ее, потому что громоздкие доспехи не вязались с маленьким человеческим глазом. Он защищал комитет потому, что именно в комитете возникла инициатива поддержать республиканскую Испанию. А те, другие, втайне сочувствовали фалангистам.

Звонок. Факультет права высыпал на площадь Каденас. В коридоре Даскаль встретил Маркоса Мальгора, и людской поток вынес их в парк. Трибуной стали ступеньки факультета точных наук. Там шепотом обсуждались последние детали, а громкоговорители разносили обрывки этих разговоров по всей площади. Но вот, перекрывая нарастающий гул, кто-то крикнул: «Товарищи»! Короткая пауза, и митинг начался.