Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Они говорят о политике, которая теперь не что иное, как искусство выжить. Они шарлатаны, как все кустари. В иные времена политика была наукой о том, как править. И потом, черт подери, существовал компромисс со счастьем. Пример тому — Карл Великий и Черчилль. Такие могут попасть на икону, их канонизируют или причислят к лику святых. Но для этих главное — извлечь пользу для себя. Вот, пожалуйста: имярек, проведя четыре года в Капитолии, получает собственный герб, хотя и по имени видно, что он квартерон. Эти не страшатся времени. Они делают ставку на благосклонность своей среды, которая всегда прощает, не осудив. Уж такова убедительная сила товара, который каждый может пощупать. Пещеры по-прежнему полны змей. А Филипп Бланко — обыкновенный идиот.

Все эти жирные старики, которые тешат свою чувственность в артистических уборных «Тропиканы», эти покорные киты, не подозревающие о том, что возможен Моби Дик, все эти старые франты в брючках по икры — я должен высказаться, должен, и это очень важно, — все они имеют конторы на Обиспо, на О’Рейли, нашем Уолл-стрите, а по вечерам развлекаются тем, что смотрят фильмы с участием Бренды и Лины Саломе, и тревожатся, если прочитают, что старый Моссадык просит у англичан нового соглашения о нефти. Среди них Алехандро Сарриа, предводитель китов, который подкармливает своих, но не закармливает; Алехандро Сарриа, эта пиранья, пожирающая провинции. Выдающееся семейство Сарриа. С ними и Карлос во всей его противоречивости, — Карлос, не имеющий касательства к земле, сам не использующий силы рек, но тем не менее хозяин и того и другого.

Поколения приходят и уходят, только земле от этого не легче. Габриэль Седрон — отпрыск одного из тех патриархов, кто отделил Кубу от Испании, а потом сам научился доить республику. Знаменитый сенатор — по сути, лишь высший образец превосходно обученного пресмыкающегося — дал жизнь этой прекрасной девушке, возбуждающей острое желание. (Она могла бы стать идеальной моделью для рекламы поцелуя.) Этот старик в костюме из чистого дриля, старик, с головой ушедший в «озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк», великолепно плавает кролем. Ему не страшна сова, он дружен с молнией и вкушает из чаши нектар. Будущее — за мамбо: Тонголеле [9] * Тонголеле — известная мексиканская танцовщица. должна стать министром.

«Да здравствуют супруг и супруга, да здравствует эта чета», — поют в баре. То же самое поют в доме Эрнандесов, Санчесов и Мендосы де ла Гуардиа. Сегодня ночью все и повсюду поют одно и то же и ведут себя одинаково. Утром были шорты из клетчатой шотландки и белая куртка из махровой ткани. После обеда — бриджи, рубашка за пятнадцать песо, купленная в магазине «Эль Энканто». Вечером — брюки из дриля и полотняная гуайабера. И в этом наряде они славят свою дражайшую половину и пьют виски; наступила ночь, она должна быть веселой, ибо завтра уже на Обиспо или О’Рейли все они будут говорить только о сахаре, чтобы иметь возможность снова и снова приезжать в «Каваму» и славить свою половину. Я хорошо знаю, как бывает в «Каваме»: знаю эти голоса, наизусть знаю приветствия, восклицания, ритм марак, знаю, как снуют потные официанты в белых накрахмаленных пиджаках, знаю эти гитары и модные цвета, хохот и, уж конечно, эту внушительность, совершенство во всем, геометрически правильную складку на брюках, аромат духов, серебряные портсигары (здесь нет подделок — я хорошо знаю, как ведутся дела у «Альфреда Данхила»), тщательно уложенные волосы и покрытую нежным загаром кожу — все это чисто, красиво и здорово, и на все это приятно смотреть.

Фигуры на шахматной доске расставлены, фигуры готовы к игре. Белый король Алехандро, черный король Габриэль, королева Кристина, слон Карлос и слон Мария дель Кармен. И я слон, конь или ладья — что именно, еще не решил. Я должен идти в их компанию, я легко приживаюсь, я обязательно должен принадлежать к чему-то, быть частью чего-нибудь, что привлекало бы меня чудовищным, но прекрасным разноцветьем. Не то вовсе отказаться от этого прогнившего, изъеденного внутри насекомого, у которого под хрупким панцирем пустота, но которое все же раскрывает крылья, силясь показать, что живет. Здесь мне отведено место паяца. Должен я отвергнуть этот мир или опуститься до его уровня? Да, я хочу уподобиться им, хочу поглотить все, проникнуть в самую суть этой жизни, раскрыть ее секреты, хочу, чтобы все это осталось во мне и преобразилось; вот так же дерево не замечает, как опадают листья, гниют и лежат погребенные под слоем пыли, пока не станут перегноем; а время между тем делает свое дело, и уголь с синими прожилками, уголь, который не гниет, таится в земных недрах и однажды является бессмертным сверкающим камнем. Но над этим природа работала тысячи лет. Завтра, в Гаване, я заключу эту сделку, я найду Кристину и буду следовать за ней, пока она не станет моею, а вместе с ней и все, что составляет ее сущность, потому что она нужна мне, господи, нужна для того, чтобы отдать ей весь запас энергии и желания, которые рождаются здесь, в «Каваме», нужна, чтобы погрузиться с нею в этот апокалипсис сладострастия. Я не хочу больше пить, во мне не осталось ни чувств, ни мыслей — только желание. Я хочу отдохнуть.

Сан-Кристобаль-де-ла-Гавана горел в солнечных лучах. «Герцог Толедский» медленно подходил к городу, попутный ветер надувал паруса. Один из матросов сказал: «Ну как? Вот она, прекрасная Гавана!» Каетано Сарриа смотрел. Город пылал в добела раскаленном полудне. Немного погодя он изменился. А к вечеру окрасился в характерные для него бледно-розовые, густо-апельсиновые и охряные тона, расцвеченные резкими пятнами крыш цвета сепии, коричневато-красных и темно-красных; бледный фон неба прочерчивали прямые башни церквей, перила и решетки извивались, как гигантские инфузории, купола на горизонте легко осели на остриях башен. А ближе — казалось, достать рукой — разноголосица цветных витражей. В рассеянном свете старый город был точно поднят в воздух таинственной силой. Этот город был создан для того, чтобы любить его, любить вот таким, в прозрачном свете, который словно приподымал все земное; любить его улицы и парки, его веселье и его море, окаймляющее город широкой волной — для того такой широкой, чтобы омывать берега; любить его жестокое лето, обостряющее чувственность, и его легкие бризы, освежающие ночь.

«А как тут с войнами?» — спросил Каетано, пока «Герцог Толедский» бросал якорь в бухте. «Не будет здесь больше войн. Последняя проучила их. Испания прочно держится на этом острове». Каетано переправился на берег в длинной шлюпке, набитой пассажирами, дюками с одеждой и фанерными чемоданами. Он остановился в отеле «Телеграф» и спросил, где можно справиться о судах, которые держат путь в другие порты острова.