Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Надо получше разобраться в здешней обстановке. Но для этого необходимо время. За полдня много не успеешь.

Опаздывает китаец с завтраком. «Негры не воюют с Батистой». Что за путаница у него в голове? Сказывается нависшая над ним опасность? Марксист не должен поддаваться таким мыслям. Спокойнее. Итак, Сантьяго превращается в большую могилу. Для кого?

Интересно, что с женой Кико? Из старых друзей Кико был единственным, кого он повидал. И то потому, что тот уже не был в партии. С другими, с членами партии, он не должен встречаться. На этот счет получены самые строгие инструкции. Он приехал, чтобы бороться вместе с молодежью, и не может подвергать себя и других риску, встречаясь с друзьями. Ведь за ними наверняка следят агенты Батисты.

Где же завтрак? А эта мулаточка семенит так, будто ее кто-то преследует. Интересно, те китайцы, что живут здесь, на Кубе, хотят ли они вернуться в Китай? Вот выстрел! Еще один. Совсем близко! Еще! Люди ложатся на пол. Так спокойнее… Еще выстрел… Это здесь, за стеной…

Улица наполнилась выстрелами. Их сухой треск сеял ужас. Прохожие рассыпались кто куда. Какой-то мужчина, сдерживая себя, идет шагом, но по его напрягшейся шее видно, как он боится. Он неотрывно смотрит туда, где за зеленым джипом присели, стреляя в сторону скверика, солдаты и полицейские.

Перед входом в кабачок китайца, размахивая руками, отчаянно кричит маленький мальчик:

— Мама! Ой, мама!

Кто-то, открыв дверь, толкает его в кабачок. Мальчик падает. Негр подхватывает его и прижимает к себе. Ребенок перестает кричать и лишь вздрагивает, всхлипывая…

Подкатили грузовики с солдатами. На улице остались только солдаты и полицейские. В кабачок до отказа набился народ. Мужчины и женщины кричат, плачут, молятся.

— Боже мой, боже!

— Опять стреляют!

Какая-то женщина, услышав выстрелы, дико закричала:

— Хуан! Хуанито! Ох, где же ты? Хуан!

Ее муж, лежавший на полу в противоположном углу, громко отозвался, стараясь перекричать шум выстрелов:

— Я здесь! Здесь!

Рядом причитал старик:

— Пощади, господа! Смилуйся и пощади нас, господи!

В окно было видно, как солдаты в маскировочных костюмах, в касках, с винтовками и ранцами за спиной лезли по столбам на крыши домов. Бежали по железным и черепичным крышам. Стреляли.

Стрельба длилась еще с полчаса. Потом стихла. Лежавшие на полу в кабачке начали подниматься. Люди выходили на улицу. Негр тоже вышел.

— Кажется, кончилось.

— Да, вроде…

— Кончилось, слава богу!

Ни одного раненого солдата. Некоторые лишь обожгли руки о стволы винтовок, раскалившиеся от частой стрельбы. На тротуаре около дома — четыре трупа. Четыре молодых человека в спортивных рубашках с короткими рукавами. Трое белых и мулат. Четыре окровавленных юношеских тела.

— Бедняги, — сказала старуха негритянка.

— Что произошло? Что случилось? — спрашивали вокруг.

— Склад оружия, — объяснил капрал.

Толпа снова сгрудилась. Капитан выстрелил в воздух, и опять началась паника. Люди моментально разбежались. Остались только солдаты. Солдаты и четыре трупа.

Самые любопытные притаились за углами домов. Негр стоял у дверей кабачка. За его спиной пряталась женщина, она держала за руку мальчика и все время его успокаивала. Мимо промчался зеленый военный грузовик. Остановился у сквера. В кузове виднелись три небрежно сколоченных гроба. Солдаты уложили в них убитых. Труп мулата кинули на труп одного из белых, лицом на ноги.

Три гроба стояли в кузове. Грузовик тронулся.

С тяжелым сердцем покинул негр кабачок, так и не поев, весь в пыли. Но сейчас его занимало другое. Столько солдат, столько солдат против четырех мальчиков! А сколько людей лежало на полу? Сколько их лежит в других местах? «Негры не борются с Батистой!» Четыре мальчика, вооруженные солдаты и люди, лежащие на полу…

Мать Ракели, София, хозяйничала на кухне. Ее худое, поблекшее лицо было сплошь изрезано морщинами, слишком глубокими для женщины пятидесяти четырех лет. А вечный страх, затаившийся в глазах, еще больше старил ее. Она сновала по кухне, взад и вперед, то и дело подходя к плите, в которой жарко пылали угли. Сновала и разговаривала сама с собой:

— А кто расскажет обо всем Хуану? Я не расскажу. Он ведь сумасшедший… Такое мне устроит! Я слишком стара для подобных сцен… Рис-то никак не сварится! Уже пора готовить мясо. А плачу здесь только я. Больше никто.

Прислонясь к стене, она промакнула глаза рукавом, потом протерла их подолом старого сиреневого платья. И снова метнулась к духовке, бормоча про себя:

— Когда кончится этот кошмар! Покойников не перечесть… И Ракель замешана в этих делах. А что могу сделать я? Молчать. Страдать и молчать. Пусть меня тоже арестуют, как фиделистку… Как хочется покоя! Без политики, провались она… Но надо молчать, молчать!

Она заглянула в кастрюлю и на мгновение застыла с алюминиевой крышкой в одной руке и с вилкой в другой.

— Поздно. Уже полдень, больше двенадцати. А Хуана нет. Но я ему ничего не скажу, ни в коем случае. Какое мне дело до этого правительства! — Она вздохнула, сжала виски кончиками пальцев. — Ничего не скажу. Пока правительство меня не трогает… А если тронет… Все равно надо молчать. И терпеть. Столько солдат и полицейских! А если убьют…

Она снова открыла кастрюлю, но клокотание фасоли не заглушало голосов, доносившихся от входных дверей. София осторожно закрыла кастрюлю и прислушалась. Теперь говорили в комнате. Она стояла тихо, напряженно ловя каждое слово.

— Что случилось? — спросила Ракель.

— Лико просил передать, — ответил мужской голос, — чтобы ты скорее вынесла из дома все, что может тебя скомпрометировать. Наверняка к вам придут с обыском…

Старая София не шевелилась. Только глаза расширились от ужаса и дышать стало очень трудно. Снова послышался голос дочери:

— Ничего страшного. Я уверена… У нас все в порядке, пусть приходят когда угодно. Они ничего не найдут.

Пауза. И опять голос дочери:

— Хотя погоди… Кое-что, кажется, надо убрать. Ну, конечно! Здесь в шкафу экземпляр «Сьерра-Маэстры».

Шаги Ракели. Скрип дверцы шкафа.

Мать не шевелилась. Не меняя позы, она вдруг снова забормотала:

— Господи! Если бы это нашли у нас. Они бы нам задали. Не посмотрели бы, что мы женщины. Слава богу, что Ракель вспомнила! Ох, ведь я грязная и непричесанная. Надо вымыться и переодеться. Они, наверное, уже скоро придут. Нет, не стоит. Останусь как есть.

Из комнаты вновь донесся голос дочери, и старая София прислушалась.

— Вот, нашла. Возьми.

Голос мужчины:

— Больше ничего нет?

— Нет.

— До свидания и всего хорошего! Не бойся.

— Не волнуйся за меня. До свидания.

Стук каблуков дочери. Сюда идет, в кухню. София сделала вид, что поглощена стряпней. Вытерла лицо подолом платья.